Сороки-убийцы - Энтони Горовиц

Он ни слова не сказал мне о своей болезни. Вы даже не представляете, как это меня потрясло. Но закончу тем, с чего начала. Алан был бойцом всю свою жизнь. Подчас благодаря этому качеству он казался трудным в общении и агрессивным, но не думаю, что он был таким на самом деле. Брат просто знал, чего хочет, и не позволял сбить себя с пути. Превыше всего он был писателем. Творчество означало для него все. Неужели вы всерьез допускаете, что он мог дописать роман и покончить с собой, даже не увидев его напечатанным? Это немыслимо! Это попросту был бы не тот Алан Конвей, какого я знала.

[24] По шкале Фаренгейта. То есть около 10 градусов по шкале Цельсия.

У меня создалось впечатление, что Клэр сделала свои выводы, исходя из ошибочных соображений. Она резонно верила, что Алан не совершал самоубийства. Но добралась до этого умозаключения запутанным путем.

«Он непременно позвонил бы мне, прежде чем решиться на такой шаг». Вот с чего все начиналось. Это был основной ее довод. К заключению она попробовала лечь на другой курс: «Неужели вы всерьез допускаете, что он мог дописать роман и покончить с собой, даже не увидев его напечатанным?» Это два совершенно разных аргумента, и рассматривать их следует по отдельности.

Алан был не из тех, кто прощает обиды. Когда Клэр попросила платить ей за работу, брат с сестрой сильно поссорились, и что бы она ни думала, я сильно сомневаюсь, что между ними на самом деле сохранилась былая близость. К примеру, хотя он и сообщил Клэр о расставании с Мелиссой, очевидно, что она не была в курсе его отношений с Джеймсом Тейлором: о них ей предстояло узнать из газет. Не исключено, что, став геем, Алан оставил позади старую жизнь, словно выбросил ненужный костюм, и, как ни печально, это включало Клэр. Раз он предпочел не делиться с сестрой проблемами своей сексуальной принадлежности, то мог и не обсуждать вопрос суицида.

Клэр также ошибалась, полагая, что прыжок с башни обязательно должен быть обдуманным шагом. «Он ни за что не бросил бы меня одну, хотя бы не предупредив заранее». Не обязательно так. Алан мог проснуться поутру и решить сделать это. Мог напрочь позабыть о том, что скоро выходит книга. В любом случае был шанс, что он умрет прежде, чем ее издадут. Какое это имело для него значение?

Рассказ Клэр был интересен в другом. До сих пор я даже не подозревала, сколь многое из своей личной жизни вплел Алан в «Английские сорочьи убийства». Знал ли он, еще до диагноза, что это последний его роман? «Мы были пиратами, искателями сокровищ, солдатами, шпионами». Говоря это Аттикусу Пюнду, Роберт Блэкистон рассказывает также о детстве Алана. Алан любил шифры — Роберт перестукивался кодом через стену спальни. Здесь же анаграммы и акростихи. Робсон стал Осборном. Кларисса Пай решает анаграмму в кроссворде из «Дейли телеграф». Мог ли Алан спрятать внутри книги тайное послание, какие-то сведения, известные ему о ком-то? Что за сообщение это могло быть? Раз уж на то пошло, если он знал что-то такое ужасное, за что его убили, то зачем ходить вокруг да около? Почему не выложить все напрямую?

Не могло ли это послание быть скрыто в последних главах? Некто украл их по этой причине и одновременно убил Алана? В этом есть некоторый смысл, хотя приводит к вопросу о том, кто мог прочитать их. Если такой человек вообще был.

До ужина оставалось часа два, и я решила прогуляться до Касл-Инн. Нужно было проветрить мозги. Уже темнело, и Фрамлингем приобрел заброшенный вид: магазины закрылись, улицы опустели. Проходя мимо церкви, я разглядела среди надгробий движущуюся тень. Это был викарий. Я видела, как он скрылся в храме, с шумом закрыв за собой дверь, и, повинуясь порыву, пошла следом. Мой путь пролегал мимо могилы Алана. Как-то жутковато было представить его лежащим под слоем свежей земли. Я находила этого человека холодным и молчаливым в общении. Теперь он стал таковым навеки.

Прибавив шагу, я вошла в церковь. Внутри она была большой, гулкой, полной сквозняков, с фресками разных веков на стенах. Этот век для храма оказался, видно, не самым лучшим. От двенадцатого столетия остались арки, от шестнадцатого — чудесные резные потолки, от восемнадцатого — алтарь. А что принес ему век двадцать первый? Атеизм и безразличие. Робсон находился за кафедрой совсем недалеко от двери. Он стоял на коленях, и на миг мне показалось, что он молится. Но потом я увидела, что он возится у старой батареи отопления. Священник повернул ключ, зашипел скопившийся внутри воздух, потом забулькала наполняющая трубы вода. При моем приближении он обернулся и, смутно вспомнив меня, с трудом встал.

— Добрый вечер, миссис...

— Сьюзен Райленд, — напомнила я. — Мисс. Это я расспрашивала вас про Алана.

— Сегодня меня расспрашивала про Алана куча народа.

— Я задала вопрос, не притеснял ли он вас.

Викарий вспомнил и отвел взгляд.

— Мне кажется, я уже сообщил все, что вы хотели знать.

— Вам известно, что он вставил вас в свою последнюю книгу?

Это его удивило. Он провел ладонью по щетине на подбородке.

— Что вы имеете в виду?

— Что викарий из книги очень похож на вас. У него даже имя схожее.

— А про церковь Алан упомянул?

— Про храм Святого Михаила? Нет.

— Ну тогда ладно. — Он помолчал немного, потом продолжил: — Для Алана весьма типично говорить про меня гадости. Такое у него было чувство юмора, если это можно так назвать.

— Вы его не слишком любили.

— Зачем вы задаете подобные вопросы, мисс Райленд? В чем именно ваша цель?

— Разве я вам не сказала? Я была его редактором в «Клоуверлиф букс».

— Понятно. Боюсь, я ни одного его романа не прочел. Меня никогда не интересовали детективы и триллеры. Я предпочитаю научную литературу.

— Когда вы познакомились с Аланом Конвеем?

Викарию не хотелось отвечать, но он видел, что я не собираюсь останавливаться.

— По правде говоря, мы вместе учились в школе.

— Вы были в Чорли-Холле?

— Да. Я приехал во Фрамлингем несколько лет назад и немало удивился, увидев Алана в числе своих прихожан, хотя службы он посещал крайне редко. Мы с ним одного года рождения.

— Ну и... — (Робсон молчал.) — Вы сказали, что у него был властный характер. Он третировал вас?

— Не уверен, что вполне уместно обсуждать подобные дела, и уж тем более сегодня, — вздохнул он. — Но если вам так важно это знать, особенность ситуации заключалась в том, что его отец был директором школы. Это давало Алану определенную власть. Он мог сказать или сделать что-нибудь эдакое и знал, что никто из нас не осмелится перечить ему.

— О чем именно идет речь?

— Ну, давайте скажем, что это были розыгрыши. Уверен, Алан именно так их видел. Но они бывали весьма обидными и болезненными. Мне лично он доставил немало неприятностей, но все это теперь травой поросло. Что было, то прошло.