Мартовские дни 1917 года - Сергей Петрович Мельгунов

еще, и еще раз, для родины он теперь вреден, для армии бесполезен, для вас и всего дела опасен. Вот наше войсковое мнение… Все помыслы, все стремления начальствующих лиц действующей армии направлены теперь к тому, чтобы действующая армия помнила об одной войне и не прикоснулась к болезненному состоянию внутреннему, переживаемому ныне частью России»… «Я солдат, – заканчивал Алексеев, – и все мои помыслы обращены на фронт, на запад, к стороне врага».

Начальник штаба был действительно смущен, и больше всего оттяжкой осведомления фронта, предвидя, как и все главнокомандующие, что это может иметь трагические последствия, ибо «немыслимо удержать в секрете высокой важности акт, предназначенный для общего сведения»267. У Алексеева явилась мысль оказать воздействие на «виляющее» правительство, как он выразился через несколько часов в разговоре с Брусиловым. Он обратился в промежуток между 1—4 часами ко всем главнокомандующим: «Из совокупности разговоров председателя Думы с главкосевом и мною, – телеграфировал Алексеев, кратко излагая суть этих разговоров, – позволительно прийти к выводу: первое – в Гос. Думе и в ее Врем. Комитете нет единодушия – левые партии, усиленные Советом P. Д., приобрели сильное влияние; второе – на председателя Думы и Врем. Комитета Родзянко левые партии и рабочие депутаты оказывают мощное давление, и в сообщениях Родзянко нет откровенности и искренности; третье – цели господствующих над председателем партий ясно определились из вышеприведенных пожеланий Родзянко; четвертое – войска петроградского гарнизона, окончательно распропагандированы… очерченное положение создает грозную опасность более всего для действующей армии, ибо неизвестность, колебания, отмена уже объявленного манифеста могут повлечь шатание умов в войсковых частях и тем расстроить способность борьбы с внешним врагом…» Сообщая, что он срочной телеграммой доносит «все это» верховному главнокомандующему, Алексеев выдвигает план «суть настоящего заключения сообщить председателю Думы и потребовать осуществление манифеста» и «для установления единства во всех случаях и всякой обстановке созвать совещание главнокомандующих в Могилеве». (Если вел. кн. Н.Н. «не сочтет возможным прибыть лично, то собраться 8 или 9 марта.) «Такое совещание тем более необходимо, – продолжал Алексеев, – что только что получил полуофициальный разговор по аппарату между чинами морского гл. штаба, суть его: обстановка в Петрограде 2 марта значительно спокойнее, постепенно все налаживается, слухи о резне солдатами – сплошной вздор, авторитет Врем. прав., по-видимому, силен. Следовательно, основные мотивы Родзянко могут оказаться неверными и направленными к тому, чтобы побудить представителей действующей армии неминуемо присоединиться к решению крайних элементов, как к факту, совершившемуся и неизбежному. Коллективный голос высших чинов армии и их условия должны, по моему мнению, стать известными всем и оказать влияние на ход событий».

До получения официальных ответов на свой запрос Алексеев в 1 ч. 30 м. был вызван к аппарату по инициативе Брусилова, указавшего, на основании донесений командиров, на необходимость отдачи «какого-либо приказа» в виду преувеличенных слухов, проникших уже на фронт; Брусилов предлагал объявить, что Николай II отрекся, что в управление страной вступил Врем. Ком. Гос. Думы, что войска должны «охранять своею грудью матушку Россию» и не вмешиваться в политику. «Вполне понимаю все, вами высказанное, – ответил Алексеев. – Мое положение: 1. Не могу добиться, чтобы Родзянко подошел к аппарату выслушать мое решительное сообщение о невозможности играть в их руку и замалчивать манифест. 2. Повеление вел. кн., верховного главнокомандующего, во всех важных случаях обращаться к нему и его извещение, что для кавказской армии манифест не существует до распубликования его законным порядком через Сенат. Сейчас вторично доложу по аппарату вел. кн. …заявление всех главнокомандующих, что дальнейшее молчание грозит опасными последствиями. При неполучении каких-либо указаний возьму на себя отдачу приказания… Самое трудное – установить какое-либо согласие с виляющим современным правительством…»

Трудно сказать, до каких пределов могла пойти инициатива ген. Алексеева. Он не встретил достаточной поддержки: вел. кн. ответил, чти он является «выразителем объединенного мнения армии и флота», но не как «коллегиального мнения главнокомандующих», и что он сносится с правительством268. Рузский, считая необходимым объявление манифеста, полагал, что излишне запрашивать командармов, так как им «обстановка внутри империи малоизвестна»; что для «установления единства действия» необходимо установить «полный контакт с правительством», и что до фактического вступления в главнокомандование вел. кн. «сбор главнокомандующих несоответственен». Эверт считал, что «подобно тому, как мы под давлением обстановки коллективно вынуждены были обратиться к Государю Императору с мольбой о согласии его на изменение формы правления, также ныне необходимо обратиться к Гос. Думе и новому правительству с заявлением о необходимости немедленного объявления высочайшего манифеста, спешно и законно изданного Сенатом, и просто во имя спасения родины от порабощения ее злейшими врагами немедленно успокоить все волнения, отказаться ныне от намеченного пути избрания Учред. собрания». Эверт считал съезд необходимым и недопустимым откладывать его на 8 марта…

Алексеев пытался установить контакт с правительством, как рекомендовал Рузский. Не добившись «возможности говорить с председателем Гос. Думы», он говорил в 6 час. веч., когда вопрос о манифесте 2-го в Петербурге окончательно уже был разрешен в отрицательном смысле, с Гучковым и просил его «взять на себя передачу» Родзянко «серьезнейшего для армии вопроса». «Выход должен быть найден путем соглашения с лицом, долженствующим вступить на престол, – убеждал нач. штаба. – Полагаю вполне возможным в первом манифесте нового царствования объявить о том, что окончательное решение вопросов государственного управления будет выполнено в согласии с народным представительством, хотя бы по окончании войны или наступления успокоения». «Пять миллионов вооруженных людей ждут объяснения совершившегося», – напоминал еще раз Алексеев. Военный министр информировал нач. штаба о «соглашении», достигнутом с лицом, долженствовавшим вступить на престол… Алексеева не удовлетворило «соглашение». «Неужели нельзя было убедить вел. кн. принять временно до созыва Собрания власть? Это сразу внесло бы определенность в положение269… Трудно предусмотреть, как примет стоящая в окопах масса манифест 3 марта. Разве не может она признать его вынужденным со стороны? Теперешнюю действующую армию нужно беречь и беречь от всяких страстей в вопросах внутренних. Хотя бы непродолжительное вступление на престол вел. кн. сразу внесло бы и уважение к воле бывшего Государя, и готовность вел. кн. послужить своему отчеству в тяжелые переживаемые им дни… Уверен, что на армию это произвело бы наилучшее бодрящее впечатление… Через полгода же все выяснится ближе, лучше и всякие изменения протекут не столь болезненно, как теперь…» Вечером в 11 часов Алексеев еще раз говорил с Петербургом – на этот раз с председателем Думы. Ему оставалось лишь подчиниться обстоятельствам и заключить разговор полной