Рутина - Евгений Алехин

– Не хочу. Не отпускай.

Я выбрался, вытерся и спустил воду. Она принесла пачку гондонов. Мы корячились в разных позах на тесном пятачке, топчась по собственной черной одежде и валяясь в ней, как поросята в грязи. Голова упиралась в шкафчик под раковиной, ноги выпирали в проход. Кончить никак не получалось, хоть я очень возбудился. Смущение мешало разрядиться. Потом она сосала, а затем засунула елду себе под лифчик и, надрачивая своими крупными грудями, лизала залупу. Это было так хорошо, что хотелось кричать. Без крика мне не хватало кислорода, чтобы выстрелить на нее, пневматика вышла из строя. Лицо у юной бабы было очень деловое, сосредоточенное, как у хирурга во время операции, – меня это распаляло, но стены закрытого помещения давили.

– Воздух. Не получается, – сказал я, взяв передышку.

– Все, я устала. Ты не кончишь, – сказала юная баба и стала одеваться.

– Кончу без презерватива.

– Так нельзя. Или с ним, или никак.

– Мы увидимся?

– Если хочешь. Давай. Я завтра приеду.

Я попытался еще немного с полуодетой, наяривая ей на голую ляжку, потом впихивая ей между ладонями, но тщетно. Почувствовал, что близок к потере сознания, сдался. Зеркало так запотело, что ничего не было видно, даже силуэтов. Добрался до Кости под утро. Он открыл мне с перекошенным от бухла лицом и стоящей шпагой, выглядывающей из трусов.

– Прости, сынок, что разбудил, – сказал я.

– Да, сынок! – ответил он, подражая мне. И пошел обратно в угол, где лежала голая женщина, по которой он тогда сходил с ума.

С утра они уехали на работу – Костя работал новостником на «Русской планете», его дама сердца занимала должность повыше. Я целый день валялся в постели, гладил кота Марсельчика (в честь Марсельчика Пруста), болтал с ним о книгах, читал, пускал слюни, листая объявления на ебэй с камерой Panasonic GH4. Так отвлекался от ожидания юной бабы. Думал о другом, чтобы не расплескать добро вхолостую. Она так и не приехала. Тут и написала Вика. Просто какая-то девчонка из фейсбука. Привет, говорит, я Вика, то да се, вчера мы, мол, немного говорили на концерте, а сегодня хочу с тобой погулять. Предложил ей поужинать в «Граблях» на «Новокузнецкой». Мне было ехать двадцать минут на метро.

Я бы не назвал Вику ярой фанаткой, скорее, просто слушательницей. В ней было какое-то достоинство, не просто тщеславный интерес, мне понравилось, как Вика держалась. Едкая интеллигентка, умела соблюдать дистанцию. Не дура тупая.

Мы пришли к началу скидки последнего часа. Хотелось ужина за полцены и трахнуть водки. Похмелье перерастало в запой. Не помню, что мы ели, кажется, Вика из солидарности тоже взяла по вегану. Плюс выпили по сто «Русского золота».

Поговорили, оказалось, она учится во ВГИКе и живет в общаге.

– Тогда поехали к тебе. Давно там не был.

– Не знаю. Надо подумать, нужен ли ты там.

Увидел по ее лицу, как она сканирует возможные варианты будущего.

– Только если ты захочешь, – сказал я. – Секс будет.

– Вряд ли захочу, – ответила Вика. – Но у меня есть немного водки и вина.

– Какая водка? – спросил я, так поддерживая разговор.

– «Мороша». Очень хорошая водка, кстати.

– Решено.

На эскалаторе я поцеловал ее.

– Этого я не ожидала, – сказала Вика. – Еще не врубили зеленый.

– Я с детства дальтоник.

Кажется, ей понравилось. Пока мы шли от метро к общаге, она меня проинструктировала. Можно подойти к охране, заплатить триста рублей, и тебя пускают на ночь; можно сработать по старинке – залезть по пожарной лестнице. Но лезть высоко, до шестого этажа. Я выбрал пожарную лестницу, доводилось уже – когда я только переехал в Москву, у меня не было жилья, и я лазал так к Сигите. А сейчас похмелье не проходило, и я не представлял себя подкупающим охранника. Я отдал Вике рюкзак и полез. В принципе, решетка, приваренная к перилам, хорошо подходила для лазанья. Но алкоголь, выпитый за последние дни, мешал крепко держаться. Несколько раз казалось, что я упаду. Ладно, пожил, умер, многие великие поэты в мои годы уже были мертвы. Металл холодил руки, плотная парка тянула вниз. Из последних сил добрался до шестого этажа и неуклюже перекинул тушку на пожарную площадку. Я открыл железную черную дверь и вошел на этаж, в общагу. Прошел ее насквозь и вышел к лифтам. Наверное, в этом месте самое тупое программное обеспечение для лифтов на свете. Я нигде за свою жизнь не встречал таких убогих и медленных лифтов. Не дождавшись, я пошел пешком на шестнадцатый этаж. До сих пор еще страх смерти холодил нутро, я все представлял себя размазанным по асфальту.

Я вспомнил фрагмент из «Женщин», где заблудившийся Чинаски воображает свой некролог в техасской газете. Позабавился, как жизнь поднесла цитату. Представил текст своего некролога. «Роковое влечение» – может, так бы журналисты назвали эпизод, который привел к моей гибели?

Даже мои друзья-писатели и журналисты всегда стараются занизить возраст моей аудитории, чего ждать от тупого автора этого некролога? Помню, даже Лео, когда сватал меня журналу «Сноб» несколько лет назад, начал свое письмо с того, что сообщил редактору, что я – «популярнейший артист, от которого мокнут трусики тысяч четырнадцатилетних девочек». Конечно, работу я после такой рекомендации не получил.

Подошел к двери в комнату Вики. Из-за медленного лифта опередил ее. Было время прокрутить в голове еще и фрагмент из своего любимого фильма «Любовь и сигареты», где мужу-изменнику Джеймсу Гандольфини снится, как жену пялят на его же могиле, а потом мужик ссыт на надгробие.

– Вино оставим на завтрак, – предложил я, когда Вика поцеловала меня и открыла дверь.

Мы выпили водки и легли в постель. Сначала просто обнимались, потом принялись сосаться.

– Я ничего не умею. Я почти девственница, – сказала она.

– Это как – почти?

– У меня был секс один раз в жизни.

– Был все-таки. Такой штуки ведь лишаются с первого раза?

– Можно сказать, что и не было. В широком смысле. Не проняло, понимаешь?

– Еще как.

Стянул с нее одежду. Ноги неуверенно разлетались по студенческой комнате. Я разделся сам. В кармане джинсов у меня было еще два гондона от вчерашней юной бабы, и я надел один из них. Все получалось довольно неуклюже. Я даже подумал, что зря все это затеял. Не мог сконцентрироваться. Вспоминал, как восемь лет назад жил в этой общаге. Сигиту, опять ее, где-то рядом мы, еще совсем юные, ругаемся, миримся, занимаемся любовью. Вспомнил Женю Якута, который выбросился из окна. Так и бродит здесь его призрак. Вспомнил, как смотрел из своей комнаты на прокат лимузинов. Вспомнил, как сам грозился выброситься из окна, как повис над этими лимузинами, держась за оконную раму, и как Михаил Енотов втащил меня.