Рутина - Евгений Алехин

Нет, я несколько дней пытался накидать свое видение. Что и как можно поправить, выписывал на листок пожелания, идеи, но Шахиджанян их отвергал. Я предлагал переименовать разделы, например, «Поговорим?!» – это же колхоз какой-то, в таком разделе никогда не будет писать нормальный человек. Несколько завуалировать посты, которые пишут сотрудники, постараться рассылки сделать менее сектантскими. Где-то упразднить обращение по имени-отчеству, сделать более удобную навигацию по сайту.

– Очень интересные предложения. Очень талантливые. Но это будет уже не моя социальная сеть. Давайте думать еще.

Единственное, что меня отличало от других сотрудников, – иногда нужно было делать большие философские рассылки. От них Шахиджанян, а в еще большей степени его зам приходили в восторг. Особенно если я перешагивал через себя и, мысленно вообразив своего приятеля Ашота, пулял мотивационный бред.

«Каждый из нас одновременно сидит на суку и пилит его», – так я начал одну из мотивирующих историй, которые рассылались десяти тысячам человек, часть из которых все-таки была ботами. В ответ я получил сотню писем, и нужно было ответить на все. Так проходили дни. Вы научитесь, дорогой друг, писал я. Печатать вслепую – лишь один из тысячи навыков, которые пригодятся в жизни. Всего пять часов в день, и через три недели вы сами не поверите, как быстро и грамотно можно печатать. Пальцы будут стучать по клавишам как пальцы опытного пианиста. Вы будете писать быстро и много, как Дмитрий Быков, который, кстати, был учеником нашего создателя В. В. Шахиджаняна. Также учеником Шахиджаняна был замечательный писатель Александр Терехов. Если бы они в свое время не освоили курс «Соло на клавиатуре», вряд ли стали бы такими плодовитыми.

Тут были некоторые правила, которые поначалу смущали. Все сотрудники (а в основном нам было от двадцати до тридцати, редко кто старше) должны были называть друг друга по имени и отчеству. Нельзя было ругаться и материться на рабочем месте.

Письма, консультации, трансляции. Заодно я сам понемногу начал учиться вслепую печатать на английском языке. В выходные перепечатывал роман Джона Фанте в оригинале и тут же его переводил в соседнем окошке текстового редактора. Иногда приходилось выходить в ночную смену, и мне нравилось.

У нас не разрешалось курить, ведь одним из хобби (назвать это заработком никак нельзя, он брал всего тысячу рублей за это) моего нового босса было излечение от табачной зависимости. Он закрывался в кабинете с человеком, гипнотизировал его, потом шлепал по попе, и человек бросал курить. Если бы стало известно, что я покуриваю, пришлось бы пройти через такую процедуру. Но с курением у меня всегда были легкие отношения. Покурю две-три в день в течение месяца, потом на пару месяцев завяжу. Ночью, когда я был в офисе один, я брал с собой пару сигарет. Было приятно выйти на крыльцо, затянуться, помечтать, нарушить правила.

Возвращался в офис, сидел один, отвечал на редкие звонки, писал что-то в чат. Писал свои стихи, писал реп для «Шляпы Шаляпина». Иногда я думал о том, чтобы опять уйти в запой.

В мае был запланирован небольшой тур с концертами: Минск, Петербург, Москва. У меня случилась бессонница, а феназепама с собой не было. В Петербурге перед концертом я решил, что сейчас сдохну. Давление поднялось, началась паническая атака. Аккуратно, по стеночке, сходил в аптеку, пока музыканты чекались, купил затычки для ушей и андипал. Весь сэт выступал с затычками, старался пить больше воды. Звукорежиссер отстроил микрофон так, чтобы мне не приходилось сильно повышать голос. Когда все кончилось, вдруг опять почувствовал себя нормально. Просто казалось, что я пьян. Не спал уже часов шестьдесят, переезды, концерты, чемоданы книг. Мне нужно было срочно ложиться, но зачем-то я пошел гулять с девчонкой, красивой художницей. Было тепло. Мы целовались и пили чай из ее термоса. Я сказал, что готов сделать это даже в кустах, где угодно.

– Не получится, – сказала художница. Я потрогал ее за вагину и нащупал ниточку тампона.

Мы ходили за руку, целовались, пока она не сдалась. Я должен был ночевать у Валеры Айрапетяна, и пришлось разбудить его, чтобы он впустил нас в парадную – она закрывалась на ключ. Теперь Валера жил один, у него была своя комната в коммунальной квартире. Они разошлись с Магдаленой, но Валере остались долги по кредитам, взятым на ее театральные эксперименты, и разбитое сердце. Сейчас Валера спал с разными девушками, много работал, гулял, восстанавливался и переживал очередную молодость.

Он увидел, что я с девчонкой, и принялся чесать свою сонную, немного уже седую армянскую tykvu:

– Че делать-то с вами, сынок? Ты зачем привел девушку?

– Не волнуйся, мы в падике посидим до поезда.

Это была хорошая парадная, с коридором-курилкой, с высокими потолками. Мы с художницей поднялись на последний этаж по винтовой лестнице. Тут шел ремонт, было не очень чисто. Но она подложила какую-то картонку, оставленную строителями, встала на колени и достала мой хуй из штанов. На головке была кровавая мозоль.

– Что это с тобой?

– У меня бессонница. Всегда много дрочу, когда бессонница. Стер все к чертям.

– Какой ты страстный.

Она поцеловала рану, провела по ней языком, по всему хую, по залупе, опять по стволу и принялась аккуратно сосать. Я закрыл глаза, постоял немного так. Будто ничего нет, только это приятное ощущение. Почему-то первый минет всегда кажется таким освежающим, никогда до конца в него не веришь. Ничто не сравнится с этим чувством. Но так кончить не получится. Если смогу кончить, усну в «Сапсане». Потянул художницу, чтобы встала, поцеловал, развернул, поставил поудобнее. Пожала плечами, сказала «ну хорошо». Я достал кровавый тампон и завернул его во влажную салфетку. Шея художницы хорошо пахла, кожа была такая приятная, матовая. Грудь, как я люблю, не большая и не маленькая. Художница держалась за стену, зад смотрел на меня. Я медленно водил по кровавой вагине. «Она чернильница, – думал я, – и в то же время холст». Оказывается, дело не в алкоголе. Дело во мне. Могу изменить и без бухла. Мозг специально устроил эту бессонницу, чтобы втянуть меня в игру. В русскую рулетку я играю сейчас. Подвергаю смертельному риску не только себя, а человека, с которым живу. Моральный аспект – ерунда, у каждого мораль своя. Гигиенический аспект важнее. Даже если б жена была шлюхой, она бы подвергала меня меньшему риску, чем подвергаю ее я, когда пихаю в менструальную кровь человека, с которым познакомился несколько часов назад. Художница застонала, схватил ее за красное мясо, размазал немного по своей морде. Оказался внутри, в особой, кровавой тесноте. Вот-вот в Петербурге начнется утро. Ноги мои подкашивались, колени дрожали, кислорода не хватало. Третья ночь без сна, в глазах мелькали фигурки уродливых призраков, возбуждение нарастало вместе со страхом. Мне недостает физической подготовки обслуживать этот идиотский орган. Я лишь оператор собственного полового хуя, не справляющийся с работой, такой неугомонной елде нужен атлет, а не писатель. Что толку от писателя. Сюда бы спортсмена. Художница уперлась руками в стену, оттолкнула зад на меня так, чтобы я уперся в дно. Схватил ее за бока и кончил.