Хельви - королева Монсальвата [= Нежная королева ] - Ольга Игоревна Елисеева

— А что случилось с женой твоего сына? — оборвал чрезмерно бодрые излияния Тетсинды консорт.

Та умолкла и виновато опустила голову. Мать малыша умерла от родильной горячки. Не гоже было сейчас сообщать об этом и без того бледному мужу госпожи. Хорошо еще, что Дерлока нет во дворце, подумала камеристка. Вот кто живыми не слез бы со слуг: почему не уберегли хозяйку! Стоило Хельви порезать палец или подхватить насморк, как Босуорт терял голову от панического ужаса и готов был всех вокруг обвинить в государственной измене. Тетсинда считала, что в глубине души этот громадный горец относится к Хельви, как к своему маленькому ребенку, и позволяет ей вертеть собой именно так, как балованные дети вертят родителями. Дерлоку же, по глубокому убеждению мудрой камеристки, самому нужна была нянька. И не занятой делами королеве выполнять эту роль.

Старая служанка с одобрением смотрела на Харвея, молча сидевшего у изголовья кровати жены. Он старался держаться как можно спокойнее. «Правильно, — похвалила про себя Тетсинда, — не зачем ее баловать». Харвей принес с собой в спальню королевы бумаги и отвлекал Хельви от болезни разбором дел.

Молодая женщина полулежала в постели, подперев щеку кулачком, и старалась отвечать на вопросы мужа как можно толковее. Но Деми чувствовал, что ее мысли очень далеко от их сегодняшнего разговора.

— Если тебе скучно обсуждать ставки таможенных пошлин, — мягко сказал консорт, — мы можем сделать это в другой раз. Отдохнешь?

— Я не устала. — Хельви покачала головой. — Извини, я действительно рассеяна сегодня. Если ты возьмешь решение на себя, я подпишу.

Харвей молчал несколько секунд. Ему не нравилось невнимание, даже апатия, с которой Хельви в последние дни относилась к делам. В ее суждениях слышалась странная обреченность.

— Налоговые ставки — это серьезно. — сказал Деми, откладывая лист в сторону. — Что с тобой, Хельви? Я не могу решить без тебя.

Он видел, как ее брови надломились грустно и чуть насмешливо.

— Все это уже не важно. — сделав над собой усилие, проговорила королева. — Харвей, милый, я устала и поэтому говорю чушь. Не слушай меня. Посоветуйся с Ламфа и рассчитай нужную квоту.

Она перевернулась на другой бок и тяжело вздохнула.

* * *

Ночью Деми проснулся, чтоб попить воды, и с удивлением не обнаружил рядом жены. Ее половина кровати была пуста, одеяло небрежно откинуто в сторону, меховые туфли исчезли. Накинув парчовый халат, Харвей поспешил из спальни. Караул у внешних дверей покоев сообщил, что ее величество изволила проследовать в часовню и наотрез отказалась от сопровождения.

Обругав стражу за то, что его не разбудили, Деми быстрым шагом спустился по лестнице в тот самый отделанный мореным дубом холл, в котором еще неделю назад лежало тело злополучного прокурора. Выход через галерею налево вел к часовне. Ночные кусты шелестели на ветру. Не смотря на оттепель, в парке было еще очень холодно, и Харвей про себя чертыхнулся: «С ума она сошла что ли? Разгуливать в феврале по улице в ночных туфлях!»

Поплотнее запахнув халат, Деми двинулся к темному зданию часовни, в глубине которой тускло поблескивали огоньки свечей. Хельви стояла на коленях почти у самого алтаря. Небольшой храм, вопреки ожиданиям консорта, не был пуст. Шла заутреня, и Харвей догадался, что сейчас уже около трех.

Королева, в отличие от него самого, вовсе не выскочила на улицу в домашнем облачении. Консорт отругал себя последними словами за глупое беспокойство, выставившее его круглым дураком. Конечно, Хельви перед тем, как идти в церковь, привела себя в порядок и оделась. Ее можно было упрекнуть только в том, что она выбрала для этого не совсем обычное время. Но кто посмеет указывать государыне, когда ей посещать храм?

Длинные ряды монахов из аббатства св. Гервасия в серых рясах и накинутых на головы капюшонах стояли вдоль стен, побарывая искушение сна, ради ранней, по долгому гранарскому обряду заутреней.

Чуть хрипловато от сырой погоды и еще не сошедшей дремоты пел хор. Харвея удивило, почему браться св. Гервасия пришли служить в дворцовую часовню, вместо того, чтоб привычно встретить зорю за крепкими стенами родного монастыря? Он слышал, как несколько дней назад ее величество просила отца Робера начать постоянные богослужения при дворе. Такое обычно происходило только в дни больших праздников или траура по кому-то из членов королевской семьи. Однако сейчас до Пасхи было еще далеко, а при дворе никто не преставился, кроме проклятого прокурора, читать по которому заупокойные молитвы Деми казалось кощунственным.

Смущаясь своего не вполне подходящего для церкви вида, консорт отступил в глубину колоннады, чтоб за спиной у монахов подойти к Хельви, чья меховая накидка маячила у алтаря. На него никто не обратил внимания. Сонные, как мухи, братья клевали носами, машинально повторяя слова литании. Их негромкий, но дружный распев парил под округлыми сводами часовни и отражался от толстых стен.

Пожалуй, этот маленький храм был едва ли не самой старой частью гранарского дворца, выстроенной еще в монсальватском стиле. Здесь не было ни скамей вдоль стен — в Гранаре вообще считали неприличным разговаривать с Богом, сидя — ни темных альковов по углам, куда молящийся легко мог спрятать свои грехи. Переступая через порог таких церквей, человек сразу же оказывался под главным куполом — в центре Мироздания. Эта странная особенность старых базилик, оставшихся в наследство от давних времен и более счастливого народа, почему-то очень нравилась Харвею.

Сейчас он обогнул зал и оказался почти за спиной у Хельви. Королева стояла на коленях, склонив голову, и беззвучно читала молитву. Деми легко представил, как шевелятся ее губы. В часовне было холодно, и он испугался, как бы жена не простудилась на каменном полу. Белый мех нурландского писца не спасал ее коленей, а маленькая бархатная шапочка цвета морской волны, из-под которой выбивались длинные, не завитые пряди волос, вряд ли могла защитить уши от пронизывающего ветра, долетавшего с улицы.

Раньше Хельви не казалась мужу особенно набожной. И то, что Харвей видел сейчас, сильно удивило его. Со времени их свадьбы консорт наблюдал королеву в церкви только на официальных церемониях. Для него естественнее была Хельви, отплясывающая Лилиен Бич в хороводе словно сорвавшихся с цепи мужчин и женщин (консорт дорого бы дал, чтоб посмотреть, как гранарские воины танцевали этот языческий вихрь где-нибудь на горной поляне под открытым небом) или раскладывающая на столе деревянные руны, чтоб узнать, едет ли она завтра на охоту. Даже Монтаньяр, такой светлый и прекрасный — место высшего паломничества, открытое далеко не всем — вызывал у Деми законные сомнения. Частью какого мира он был? И не являлась ли Хельви с ее тайнами плоть от плоти народа, населявшего горную обитель радости?

Сейчас консорт словно заново увидел жену в коленопреклоненной женщине, вставшей до рассвета, чтоб отстоять заутреннюю, и мог сказать только одно: королева сильно испугана. Она касалась лбом каменных плит, выпрямлялась, крестилась и снова опускала голову. Ее рыжие в пламени свечей волосы беззащитно мели пол. В какую-то минуту Харвей услышал обрывок «Отче наш»: «Да избави нас от лукавого» — выдохнутый четь громче остальных слов. Ему показалось, что плечи жены мелко трясутся. Неужели она плакала?