Твое имя - Анна Платунова

— И ты расскажешь все? — скептически поинтересовалась Мара. — Да неужели?

— Колючка моя любимая. Все расскажу.

Он поднялся, и от Мары не ускользнуло то, как он сморщился от боли — все же очень мало времени прошло после ранения. Пусть к услугам принца штат всех лучших медикусов Симарии, но с такими ранениями лежать бы смирно еще несколько дней, а не в каретах трястись и девушек на руках таскать.

— Дай посмотрю, — вырвалось у Мары. — Швы хорошо наложили?

— Обязательно посмотришь! Я весь твой. Давай только поедим, умираю от голода.

Мара и сама была слишком голодна, чтобы спорить. Бьярн вышел в соседнюю, смежную со спальней комнату и скоро вернулся, приглашая ее с собой.

Маленький круглый стол сервировали на двоих серебряными столовыми приборами. В графине золотилось вино. На тонких фарфоровых тарелках лежали крошечные, с мизинец, пирожные всех видов, в креманках — варенье разных сортов, хрустящие хлебцы и булочки аппетитно выглядывали из корзины. Бьярн присвистнул, разглядывая это богатство, переглянулся с Марой.

— Мяса?

— Ага!

— И эля?

— Да-а! Вот только эти пирожные оставь, пожалуйста. Я их потом попробую, — смущенно добавила она.

Пирожные показались ей знакомыми, и только доедая последнее, она поняла почему: крем оказался таким же, как на торте, купленном за бешеные деньги, когда они гуляли по городу в день рождения старшего сына Вседержителя.

— Ой! — Мара едва не подавилась. — Это ведь… получается, был твой день рождения! О, Бьярн… Глашатаи тогда просили молиться о здоровье наследника, а ты рассердился. Бьярн, у меня голова кругом от всего этого! Как получилось, что наследник два года разгуливал по всей Симарии? Это же уму непостижимо!

Бьярн вздохнул, понимая, что дольше тянуть нельзя.

— Хорошо, птаха. Сейчас я могу все рассказать. Ты ведь знаешь, что каждый юноша знатного рода должен пройти своего рода инициацию. Испытание, которое тем сложнее, чем выше стоит род. Это было моим испытанием.

Мара и верила, и не верила.

— Но что же это за испытание такое, когда наследника правителя в любой момент могут убить? Умереть у тебя было гораздо больше шансов, чем выжить! Просто чудо, что ты сейчас сидишь передо мной.

Бьярн знакомым до боли жестом почесал подбородок и, кажется, сам удивился отсутствию бороды. Да Бьярн ли он? Как на самом деле его зовут, наследника Вседержителя? Мара напрягла память, но политическое устройство Симарии никогда ее особенно не интересовало.

— Давай все по порядку, — сказал он. — Когда мне исполнилось двадцать четыре года, пришло время моего испытания. Я готовился к нему всю свою жизнь…

Я готовился к испытанию всю свою жизнь. С раннего детства все только и делали, как твердили о том, что мне предстоит. Не могу сказать, что это добавляло радости в мое и без того сложное существование. Я говорил уже, что весь день был расписан по минутам, и, в отличие от младших братьев, которым иногда дозволялось пошалить и побездельничать, я за все шалости получал по первое число. «Вы наследник, ваше высочество! Вы готовитесь к испытанию!» Эти слова мне уже в первые пять лет жизни оскомину набили. Разве что ленивый не повторял их вслед за отцом. Мой преподаватель по бою на мечах, мои учителя, преподающие науки, даже конюхи и слуги.

Один на редкость отвратительный тип, считающий себя великим актером, в чем ему удалось убедить даже моего отца, преподавал сценическое искусство, дабы потом я без труда сумел прикинуться деревенским парнем. «Вы готовитесь к испытанию, ваше высочество», — говорил он, когда лупил меня розгами по спине. Жаловаться отцу было бесполезно. Да я и сам понимал: то, что тяжело дается сейчас, сыграет хорошую службу тогда, когда я останусь один на один со своей судьбой.

Признаться, годам к пятнадцати я возненавидел свою жизнь и свое предназначение. Хуже всего давалось осознание того, что отказаться от уготованной мне роли нельзя. Вернее, можно, но тогда очередность наследования перейдет к Варфоломею — вместе с честью пройти испытание, а средний брат никогда не отличался крепким здоровьем и выносливостью. Он не выдержал бы его. Однажды после особенно тяжелой недели, когда каждую мышцу ломило от бесконечных тренировок и никого, похоже, не волновало то, что я в кровь ободрал руки — напротив, преподаватели как сговорились лупить линейкой по незарубцевавшимся ранам, — я почти сдался. Заперся в своих покоях и отказывался с кем-либо разговаривать. Я жалел себя, ненавидел учителей и братьев за то, что им больше повезло в этой жизни, и собирался завтра же, с утра пораньше, отказаться от престола вместе с почетной миссией. Едва ли бы мне это позволили, но я был полон решимости и, думаю, сумел вывести отца из душевного равновесия. А он, кстати, отличается способностью сохранять спокойствие в любой ситуации.

Мама поступила мудрее. Любовь всегда мудра. Она пришла ко мне и просто сидела рядом, положив руку на голову. Мы долго молчали, и уже одного ее присутствия было достаточно для того, чтобы я раскаялся и отменил бунт.

— Сынок, я знаю, тебе тяжело, но такова твоя миссия. Вся страна надеется на тебя. Однажды ты станешь Вседержителем. Сильным, умным и великодушным. Ты и сам пока не понимаешь, как ты нужен Симарии. Я верю в тебя. Варфоломей хороший мальчик, но он не рожден правителем, в отличие от тебя.

— Ерунда. Он бы научился. Или Матвей сумел бы стать Вседержителем. Отец тоже был третьим сыном в семье, но оба старших брата не прошли испытание. Однако правитель из него получился неплохой!

— Неплохой, — печально согласилась мама. — А ты станешь отличным!

Минута слабости быстро прошла. Глупо жалеть себя, когда младшие братья, несмотря на все свои глупые ребячьи выходки, смотрят на тебя как на бога и буквально в рот заглядывают, впитывая каждое слово. Я должен стать примером, а не разнеженным тюфяком, который жалуется на жизнь. К тому же, если бы Варфоломей погиб по моей вине, я никогда бы себе этого не простил.

После этого случая не было ни одного дня, когда я бы пожаловался и впал в уныние. И удивительное дело, всегда строгие учителя вдруг подобрели и стали относиться иначе, чем прежде.

— А ты взрослеешь, мальчик! — сказал мне пожилой актер, и в тот момент он мне показался куда менее отвратительным, чем обычно.

Последний вечер перед испытанием до сих пор тяжело вспоминать. Все старались держаться уверенно, смеялись и шутили, будто не происходит ничего необычного. Будто я не отправляюсь в добровольное изгнание на два года, а, как в детстве, ухожу с отцом и братьями в поход в ближайший лес. Сестренки всегда были избалованными, ведь от них не ждали великих свершений. Хотя их старались воспитывать в строгости, отец настолько любил этих черноволосых маленьких бестий, что прощал им все шалости. Но в тот вечер они втроем повисли у меня на шее и всего залили слезами, умоляя вернуться живым. Я, конечно, отшучивался, убеждал, что непременно вернусь, но сам вовсе не был в этом уверен.