Русские летописи и летописцы X - XIII вв. - Петр Толочко

Определить точное время написания свода практически невозможно. Предположение В. Т. Пашуто о 60-х годах XIII в. не имеет твердой опоры. Наблюдение над текстом не указывает на то, что весь он составлен задним числом. Наоборот, в ряде мест вполне определенно чувствуется рука современника событий. Его сведения всегда подробны, наполнены именами участников военных кампаний, маршрутами походов, названиями городов, оказавшихся в районе военных действий.

В пользу хроникального характера заключительной части Летописца Данила свидетельствует и то обстоятельство, что он обрывается на полуслове. Если бы свод писался спустя много лет, летописец, несомненно, сумел бы придать ему завершенную смысловую и литературную форму. Правда, среди летописеведов бытует мнение, что обрыв этот следует объяснять элементарной утратой текста. В принципе ничего невероятного в таком предположении нет. И все же в данном случае больше аргументов за то, что заключительный свод просто не был завершен. Он обрывается не только на полуслове, но и на полустроке. Что помешало летописцу до конца выполнить свою работу, сказать трудно. Не исключено, что причиной этому могла быть его кончина. Никаких определенных данных на этот счет у нас нет, однако, если принять во внимание, что после 1261 г. (по хронологии М. С. Грушевского, после 1259 г.) имя холмского епископа Ивана исчезает со страниц летописи, мысль эта не покажется совсем безосновательной.

Подводя краткий итог исследованию Летописца Данила Галицкого, следует сказать, что вопреки утвердившемуся в литературе мнению о его галицком происхождении, в действительности он больше волынский. К творчеству галицких авторов можно отнести лишь летопись Мстислава Мстиславича, частично повесть «Побоище Батыево», а также заключительную часть Летописца, написанную в Холме епископом Иваном. Весь остальной текст, несомненно, принадлежит владимирским книжникам. Поэтому Летописец Данила справедливее было бы именовать Волынско-Галицкой летописью.

Вторую часть Галицко-Волынского летописания за XIII в. представляет собственно Волынская летопись. Она небольшая по объему, менее значима по охвату крупных политических событий общерусской и европейской истории, но жанрово мало чем отличается от Летописца Данила. Если там внимание летописца концентрировалось преимущественно на одном герое — Даниле Галицком, то здесь таких героев три: Василько Романович, его сын Владимир Василькович, а также Мстислав Данилович. Каждому из них посвящена своя небольшая летопись, что и позволило исследователям выделить в Волынской летописи три отдельные части.[736]

Некоторые историки продолжают отыскивать в ней литературные повести, но это скорее дань традиции, чем выяснение объективной реальности. Волынская летопись изначально писалась как хроника княжеских правлений, а не составлялась впоследствии из самостоятельных литературных повестей. Близкую мысль высказал Н. Ф. Котляр, что, впрочем, не помешало ему разложить и Волынскую летопись на отдельные повести: «О Бурундеевой рати», «О взаимоотношениях с Литвой», «О болезни и смерти Владимира Васильковича».[737]

Думается, на повесть, да и то с определенными оговорками, тянет только пространный рассказ о литовском князе Войшелке. Он также не цельный, хронологически и сюжетно сбивчивый, но, если его освободить от побочных сюжетов, все же может претендовать на драматическую повесть. Конечно, летописец не писал ее специально, она у него получилась сама собой при освещении взаимоотношений Литвы и Галицко-Волынских земель. Его не могла не заинтересовать необычная история литовского князя, который сначала был неистовым язычником, затем благочестивым православным монахом, позже князем всей Литвы, который добровольно отказался от власти, вновь ушел в монастырь и был убит Львом Даниловичем на обеде во Владимире Волынском у князя Василька (статья 1268 г.).

Знакомство с драматической историей Войшелка показывает, что она в определенной мере смоделирована автором с портрета Владимира Святославича. В язычестве Войшелк кровожадный убийца: «В поганьствѣ буда, и нача проливати крови много, убивашеть бо на всякъ день по три по четыре, которого же дни не убьяшеть кого, печаловашеть тогда, коли же убьяшеть кого, тогда веселъ бяшеть».[738] Затем в душу его вошел Божий страх, он принял крещение и постригся в монастырь: «Посем же вниде страхъ Божий во сердце его, помысли в собѣ, хотя прияти святое крещение, и крестися ту в Новѣгородьцѣ и нача быти во крестьянства».[739]

Конечно, неординарная личность Войшелка интересна летописцу не сама по себе, а в связи с ее интегрированностью в русскую историю. Начинал Войшелк карьеру как князь русского города Новогрудка, состоял в родстве с Шварном Даниловичем (за которого выдал свою дочь), крещение принял по православному обряду, был пострыженником русских монастырей и, наконец, передал литовский княжеский стол своему зятю Шварну. Но, может быть, самым существенным, что хотел подчеркнуть летописец в этой истории, было наставническое участие в жизни Войшелка Василька Романовича. В разных местах рассказа летописец замечает, что волынский князь был для Войшелка господином и отцом одновременно. «Войшелкъ же нареклъ и бяшеть Василка, аки отца собѣ и господина».[740]

Эта фраза была произнесена после сообщения о смерти Данила Галицкого, но уже и при жизни его летописец выдвигает Василька на первое место. Он смело принимает вызов Бурундая и отправляется к нему в ставку, не будучи уверен в том, что там ему не срубят голову. Проявляет хитрость под стенами Холма, благодаря которой холмцы поняли его обращение о сдаче города Бурундаю как наказ не открывать ворота. Наносит сокрушительное поражение литовскому князю Миндовгу, вторгшемуся на Волынь, чтобы отмстить Васильку за его участие в походе Бурундая на Литву.

По-другому выглядит поведение Данила. В ставку к Бурундаю он не поехал, но послал владыку Ивана. Когда же узнал, что Василько и епископ были подвергнуты там унижениям, решил и вовсе бежать из Холма. «Данилови же убоявшуся, побѣже в Ляхы, а из Ляховъ побѣже во Угры».[741] Он, разумеется, правильно предполагал, что Бурундай не простит ему непослушания и пойдет на Холм, но почему им овладело такое паническое настроение, сказать трудно. Наверное, если бы об этом событии писал летописец Данила, он сказал бы, что тот ушел собирать силы в Венгрии и Польше для отражения татар. Волынский же невозмутимо заметил, что Данило «убоявшуся побѣже».

Выдвижение Василька на ведущую роль во взаимоотношениях с татарами, а также западными соседями, при живом Даниле, можно было бы отнести на счет волынского патриотизма летописца, но, как говорится, нет дыма без огня. Сказанное, по-видимому, соответствовало действительности. Жизненные силы покидали Данила Галицкого. Как пишет летописец в статье 1264 г.: «Король бяшеть тогда впалъ в болесть велику».[742] Об отсутствии предубеждения к Данилу со стороны волынского летописца свидетельствует и сообщение о его смерти. Некролог небольшой, но вполне уважительный. В нем отмечены заслуги князя-короля в создании городов и храмов, подчеркнуты его храбрость и мудрость, участливое отношение к Васильку. Летописец не удержался от сравнения Данила с Соломоном: «Сий же Данило бяше вторый по Соломонѣ».[743]