Русские летописи и летописцы X - XIII вв. - Петр Толочко

Первое касается жанрового отнесения наших древнейших летописей. Они написаны настолько образным и живым языком, наполнены таким количеством повестей и сказаний, что невольно складывается впечатление об их литературном характере. На определенном этапе обращения к ним отечественных историографов литературоведческий аспект исследований определенно преобладал над историческим. Наиболее выраженным такой филологический подход к летописям имел место в творчестве А. А. Шахматова. М. Д. Приселкову он казался неадекватным главному содержанию летописей и он призывал вывести их из круга памятников литературы в круг памятников истории.[770] Сам он относился к летописным сводам как к историческим хроникам, а также как к одной из форм общественного сознания.

Призыв М. Д. Приселкова не вполне был «услышан» последующими исследователями летописей. Д. С. Лихачев предпослал изданной в 1950 г. «Повести временных лет» обстоятельный историко-литературный очерк, в котором летопись Нестора предстала перед читателем как историческое и литературное произведение.[771]

Наверное, такой подход справедливо может быть распространен и на последующее летописание древнерусского периода. Конечно, летописные своды это прежде всего исторические хроники, авторы которых выполняли определенный социальный заказ не только своих властителей, но и времени, в котором они жили. Однако, будучи людьми образованными, летописцы не ограничивались сухой исторической документалистикой, а выходили на обобщения, образные сравнения, церковно-назидательные поучения, что неизбежно уводило их в сопредельный литературный жанр.

Таким образом, древнерусские летописи, писавшиеся как исторические хроники, в конечном итоге предстали перед читателями и как литературные произведения. Проблема летописей заключается не в жестком определении жанровых особенностей, а в подходе к их изучению. Филологи закономерно будут отдавать предпочтение литературоведческим аспектам исследования, тогда как историки всегда будут заняты поиском в них документальной первоосновы.

Преимущественно этим и был озабочен автор в данном исследовании. Внимательный читатель, несомненно, обнаружит его поправки и уточнения к выводам предшественников, а также и совершенно новые взгляды на те или иные проблемы летописания, расходящиеся с устоявшимися в литературе и обретшими хрестоматийную непреложность. Наверное, не все они в равной мере полно и убедительно аргументированы, однако автор надеется, что его труд не окажется лишним в кругу специальных летописеведческих исследований и будет содействовать лучшему постижению исторической письменности Руси X–XIII вв.

Второе замечание относится к проблеме так называемого «очищения» первоисточников. Занятие это, с одной стороны, необходимое, а с другой, — чрезвычайно трудное и ответственное. В свое время Н. И. Костомаров, пытаясь восстановить на основании Сильвестрового летописного свода 1116 г. первоначальную «Повесть временных лет», писал: «Восстановить эту древнюю повесть было бы возможно до некоторой степени, но это было бы дело скорее художественное, чем ученое; и восстановителю пришлось бы руководствоваться скорее художественным тактом, чем учеными доводами».[772]

А. А. Шахматов, как известно, не прислушался к такому предостережению и «восстановил» несколько сводов: Древнейший Киевский 1039 года, Новгородский 1050 г. с приложениями до 1079 г., Начальный киевский, а также «Повесть временных лет» в ее первой редакции.[773] Впоследствии попытки реконструкций летописей предпринимали М. Д. Приселков, Б. А. Рыбаков, М. Ю. Брайчевский и др.

Конечно, историки не могут относиться к летописному источнику с абсолютным доверием, как к священному писанию, без попыток его критического анализа. И совершенно определенно ни один летописный свод не дошел до нашего времени в своей первоначальной редакции. Однако документальное восстановление этих протографов практически невыполнимо. В конце концов к этому пришел и А. А. Шахматов. «Предыдущее исследование, — утверждал он, — показало, что основная (первая) редакция „Повести временных лет“ не может быть восстановлена при теперешнем состоянии наших знаний. Текстуальное восстановление второй (Сильвестровской) и третьей (Киевопечерской) редакций, каждой в отдельности, представляется вообще весьма затруднительным».[774]

Не слишком уверенным в выполненной работе по реконструкции Троицкой летописи был и М. Д. Приселков. Эта работа, писал он, оказалась далеко не столь «благодарной», как высказывался о ней, призывая к этой работе «будущих» исследователей, А. А. Шахматов.[775] О том, что подобные реконструкции дело «скорее художественное, чем ученое» со всей очевидностью продемонстрировал в последнее время М. Ю. Брайчевский, восстановивший так называемую «Летопись Аскольда».

Опасность таких реконструкций заключается в том, что исследователи воссоздают не действительную, а во многом воображаемую реальность. Опираться на них серьезные исследователи, разумеется, все равно не будут, а не подготовленного читателя они могут сбить с толку.

И еще одно замечание, касающееся идейного аспекта отечественного летописания. Конечно, летописцы, о чем уже шла речь, не были беспристрастными бытописателями. Их пером управляли не только рассудок, но и чувства. И тем не менее было бы большой ошибкой видеть в них услужливых княжеских чиновников, переписывавших всякий раз историю по заказу и в угоду своих сюзеренов. Сводческая работа вызывалась в первую очередь необходимостью пополнения летописей новыми свидетельствами, почерпнутыми из рассказов очевидцев или записей коллег из других древнерусских центров. Идеологические предпочтения, разумеется, также имели место, но они никогда не приводили к искажению правды предыдущего летописания. Одна из основных ценностей русских летописей и заключается в том, что они дошли до нас не в приглаженном последними сводчиками виде, а в многоголосии их авторов, трудившихся на протяжении более чем трехсот лет в различных городах и землях Руси.

Последнее замечание относится к проблеме соотношения столичного киевского и областного поземельного летописаний. Изучение летописных сводов показывает практическую их однородность, вызванную тем, что, зародившись в Киеве, традиция исторической письменности перенеслась затем в другие русские центры. Нередко это осуществлялось посредством переселения из столицы Руси мудрых киевских книжников. Среди них можно назвать Добрыню в Новгороде, епископа Сильвестра в Переяславле, Кузьмище Киянина и епископа Симона во Владимиро-Суздальской земле, Тимофея в Галичине и Новгороде.