Секрет опричника; Преступление в слободе - Борис Сударушкин

Украшенное драгоценными камнями Евангелие – вклад Ивана Грозного в Благовещенский собор. Были среди восточных разноцветных камней и сапфиры, пользовавшиеся особой любовью Грозного, поскольку они, по преданиям, которым верил мнительный царь, «могли измены и страхи отгонять». Но не смогли сапфиры, во множестве хранившиеся в царской кладовой, уберечь Грозного от страха перед неминуемой смертью, от боязни предательства со стороны даже самых близких ему людей.

Трон Грозного из слоновьей кости, покрытый замысловатой резьбой. Известный скульптор Антокольский изобразил сидящего на этом троне царя, уже почувствовавшего приближение смерти. И мне представилось, что здесь и закончил свое существование грозный царь, всю жизнь проживший в страхе и страхом наполнивший память о себе.

Так, переходя от экспоната к экспонату, я как бы составлял жизнеописание Грозного и дополнял его портрет ранее неизвестными мне деталями.

Но вскоре я с удивлением обнаружил, что те же самые экспонаты, которые привлекают мое внимание, вызывают интерес еще одного посетителя. Если бы не это обстоятельство, я, пожалуй, просто бы не выделил этого человека из остальных экскурсантов.

Постараюсь описать его, чтобы читатель получил о нем более полное представление. Стандартный темный костюм, белая рубашка с клинышком неяркого галстука, ничем не примечательное лицо с правильными и невыразительными чертами: лоб высокий, переходящий в залысины; глаза голубые; подбородок острый и тщательно, до синевы, выбритый. Рост – средний, возраст – около пятидесяти, движения – скупые и уверенные.

В руке мужчины была потрепанная тетрадь в парусиновом переплете. Кажется, в первый раз я обратил на него внимание именно из-за этой ветхой тетради, но, может, она здесь ни при чем. Не подсказал ли мне внутренний голос, что эта встреча будет иметь для меня самые неожиданные последствия и отразится на тех запутанных событиях, которые начались в тот день?

Как было на самом деле – трудно ответить однозначно. Я не отношусь к самоуверенным скептикам, утверждающим, что в человеческой природе нет ничего неизученного, необъяснимого. Сколько раз интуиция нашептывала мне такое, о чем молчал рассудок! Как часто скороспелая догадка оказывалась вернее долгого и тщательного размышления, когда думалось, что тобою учтены и тщательно взвешены все факты и обстоятельства! Видимо, есть в человеческой натуре какой-то загадочный механизм, позволяющий нам заглядывать в будущее, не опираясь на логику и рассудок, а как бы перешагивая их.

Но пусть об этом ломают голову ученые мужи, хотя интуиция и на этот раз подсказывает мне, что вряд ли в ближайшее время они найдут убедительное объяснение этому явлению.

Вернемся, однако, в Оружейную палату.

Невольно я все чаще стал поглядывать на человека с тетрадью, интерес которого к отдельным экспонатам так странно совпадал с моим. И здесь я сделал другое неожиданное открытие: кроме меня, на этого мужчину поглядывает еще один человек. Был он примерно того же возраста, но высокий, с массивным подбородком, крепко сжатыми, словно спаянными, губами и вдавленной в плечи, как у боксера, стриженой головой.

Сначала я решил, что Стриженый, так мысленно я назвал этого человека, обратил внимание на мужчину с тетрадью случайно, может, именно из-за этой старой тетради, которая – среди окружающих нас сокровищ – торчала как ржавый гвоздь. Но вскоре я понял, что Стриженый не просто поглядывает на мужчину с тетрадью, а следит за ним, сам стараясь оставаться незамеченным.

«Любопытная ситуация», – размышлял я, теперь наблюдая сразу за двумя посетителями Оружейной палаты. Что происходит здесь?

Напрашивался вывод, что если кто-то за кем-то следит, то, верней всего, один из двоих преступник или задумавший совершить преступление. В окружении такого огромного количества бесценных сокровищ, которые хранились здесь, естественно было предположить, что мужчина с тетрадью задумал похищение, а Стриженый, выступающий в роли сыщика, пытается его предотвратить.

Все вроде бы сходилось в этом несложном логическом рассуждении, построенном мною на опыте, извлеченном из знакомства с детективной литературой. Но этот же опыт подсказал мне еще одну версию: преступник – Стриженый, задумавший что-то против человека с тетрадью.

В пользу этого предположения было то явное неумение, с которым Стриженый вел слежку, – вряд ли так топорно действовал бы в этой ситуации профессионал, сотрудник правоохранительных органов. А может, обе мои версии несостоятельны, и между Стриженым и человеком с тетрадью существует какая-то иная связь? Уж не оба ли они преступники, но один не доверяет другому, потому и следит за ним? Но тогда непонятно, почему так спокойно ведет себя человек с тетрадью, не замечает этой неумелой слежки? Или тут только искусная игра, и человек с тетрадью давно заметил Стриженого, но скрывает это, чтобы не спугнуть его?

Все эти вопросы и предположения бились у меня в голове, как бильярдные шары, и не находили одного-единственного и правильного выхода. Мои попытки разобраться во взаимоотношениях человека с тетрадью и Стриженого были похожи на поведение человека, наблюдающего за шахматной игрой, но не знающего правил игры: он мучительно пытается угадать, чья позиция выигрышней, и не в силах этого сделать. Я почти физически чувствовал между Стриженым и человеком с тетрадью силовую линию, при пересечении которой меня словно пронзало током; и я спешил выйти из ее поля, то есть не мешать Стриженому следить за человеком с тетрадью. А тот, по крайней мере мне так казалось, по-прежнему ничего не замечал и с лица его не сходило выражение интереса и восхищения.

Наверное, несмотря на замеченную слежку, сходное выражение было и на моем лице. Вместе с тем, слушая пояснения Степана Степановича, я иногда приходил к мысли, что чем совершеннее произведение ювелирного искусства, тем извилистей и мрачней его судьба, хотя вроде бы красота не должна быть источником зла и преступлений.

И опять мое внимание возвращалось к слежке, которая так неестественно выглядела здесь, в Оружейной палате; и опять я искал глазами Стриженого и человека с тетрадью, пытаясь угадать, что связывает этих людей невидимою нитью. Если мужчина с тетрадью по-прежнему был целиком поглощен созерцанием музейных экспонатов, то Стриженый, как я убедился, смотрел на них только за тем, чтобы не привлечь к себе внимания того, за кем он так усердно следил.

Вскоре я понял еще одну особенность этой ситуации: Стриженый старается не пропустить, какой из экспонатов привлечет наибольшее внимание человека с тетрадью. Каждый раз, когда тот останавливался у какой-нибудь из стеклянных витрин, Стриженый подходил ближе, стараясь проследить за взглядом своего «подопечного». Невольно я сам включился в эту игру, благодаря чему и заметил, что особым вниманием мужчины с тетрадью пользуются экспонаты, каким-то образом связанные с личностью Ивана Грозного. Больше того, через некоторое время у меня сложилось впечатление, что он разыскивает какой-то определенный предмет, ради которого и пришел в Оружейную палату.

Вскоре я получил возможность убедиться в верности своего предположения. Случилось это, когда человек с тетрадью подошел к витрине, за стеклом которой на черном бархате сияло золотое блюдо с витиеватым цветочным узором. Мужчина почти уткнулся носом в стекло витрины, чтобы как можно лучше и тщательней разглядеть экспонат, хотя, на мой взгляд, в нем, по сравнению с другими предметами, не было ничего необычного.