От предъязыка - к языку: введение в эволюционную лингвистику - Валерий Даниленко

О чём же теперь узнала вся Россия? В газете, оказывается, пропечатана очень неприглядная история, произошедшая с пьяным Митей. Он упал под лошадь, которая так испугалась, что стремглав помчалась по улице вместе с находившимся в санях второй гильдии московским купцом Степаном Луковым. Слава богу, её задержали дворники.

Пародия на стремление к счастью изображена у А.П. Чехова в рассказе «Загадочная натура». Его главная героиня — некая хорошенькая дамочка. У неё одна, но пламенная страсть: стать счастливой. Для этого она… что вы думаете? Не угадали. Она вышла замуж за богатого старика. Слава богу, дождалась, когда он умер. Вот теперь, казалось бы, и пришло время для её счастья. Не тут-то было! На очереди новый богатый старик, за которого она собралась выходить замуж.

После «Пёстрых рассказов» перед нами возникает новый — зрелый — А.П. Чехов. Он подступается к вопросу о смысле человеческой жизни. В размышлениях об этом вопросе не обойтись без Экклезиаста — главного певца бессмысленности жизни.

В 1988 г. появился рассказ А.П. Чехова «Огни». Ниспровергателем мифа о тщете жизни в этом рассказе оказался инженер Ананьев. Своему оппоненту, студенту Штенбергу, он говорит: «Все эти мысли о бренности и ничтожестве, о бесцельности жизни, о неизбежности смерти, о загробных потёмках и проч., все эти высокие мысли, говорю я, душа моя, хороши и естественны в старости, когда они являются продуктом долгой внутренней работы, выстраданы и в самом деле составляют умственное богатство; для молодого же мозга, который едва только начинает самостоятельную жизнь, они просто несчастие! Несчастие!» (Чехов А.П. Собрание сочинений в восьми томах. Т. 5. М., 1970, с. 476).

Почему несчастие? А вот почему: «Кто знает, что жизнь бесцельна и смерть неизбежна, тот очень равнодушен к борьбе с природой и к понятию о грехе: борись или не борись — всё равно умрёшь и сгниёшь…» (там же, с. 484).

Совершенно справедливо! Рассказ, между тем, оканчивается в экклезиастическом духе: «Ничего не разберёшь на этом свете!» (там же, с. 509). В таком же духе мыслил и студент, который в начале рассказа произносит такую речь: «Когда-то на этом свете жили филистимляне и амалекитяне, вели войны, играли роль, а теперь их и след простыл. Так и с нами будет. Теперь мы строим железную дорогу, стоим вот и философствуем, а пройдут тысячи две лет, и от этой насыпи и от всех этих людей, которые теперь спят после тяжёлого труда, не останется и пыли. В сущности, это ужасно!» (там же, с. 475).

В молодости пытался так же думать и Ананьев, пытаясь Экклезиастом прикрыть своё постыдное бегство от неожиданной любовницы Кисочки: «Меня мучила совесть. Чтобы заглушить это невыносимое чувство, я уверял себя, что всё вздор и суета, что я и Кисочка умрём и сгниём, что её горе ничто в сравнении со смертью, и так далее и так далее…» (там же, с. 503).

Но зрелый Ананьев провозгласил: «К чему, спрашивается, нам ломать головы, изобретать, возвышаться над шаблоном, жалеть рабочих, красть или не красть, если мы знаем, что эта дорога через две тысячи лет обратится в пыль? И так далее, и так далее… Согласитесь, что при таком несчастном способе мышления невозможен никакой прогресс, ни науки, ни искусства, ни само мышление» (там же, с. 480).

Есть желающие с этим поспорить?

В 1891 г. вышла в свет повесть А.П. Чехова «Дуэль». В ней изображены два главных героя — Иван Лаевский и фон Корен. Последний некогда был дружен с первым, но со временем его возненавидел. За что?

Фон Корен — зоолог. А.П. Чехов показывает на его примере проникновение в русскую культуру идей социал-дарвинизма. Как его представитель, фон Корен называет Лаевского несложным организмом, вырожденцем, макакой и т. д. Он твёрдо намерен убить Лаевского на дуэли для того, чтобы тот не порождал себе подобных.

«Вредоносность его, — говорит фон Корен о Лаевском, — заключается прежде всего в том, что он имеет успех у женщин и таким образом угрожает иметь потомство, то есть подарить миру дюжину Лаевских, таких же хилых и извращённых, как он сам» (Чехов А.П. Собрание сочинений в 8-и томах. Т. 4. М., 1970, с. 397).

Фон Корен, как видим, озабочен очищением человечества от неполноценных. Со злой иронией он говорит о Лаевском: «На первых же порах он поразил меня своею необыкновенною лживостью, от которой меня просто тошнило. В качестве друга я журил его, зачем он много пьет, зачем живёт не по средствам и делает долги, зачем ничего не делает и не читает, зачем он так мало культурен и мало знает — и в ответ на все мои вопросы он горько улыбался, вздыхал и говорил: „Я неудачник, лишний человек“, или: „Что вы хотите, батенька, от нас, осколков крепостничества?“, или: „Мы вырождаемся…“, или начинал нести длинную галиматью об Онегине, Печорине, байроновском Каине, Базарове, про которых говорил: „Это наши отцы по плоти и духу“. Понимайте так, мол, что не он виноват в том, что казённые пакеты по неделям лежат не распечатанными и что сам он пьёт и других спаивает, а виноваты в этом Онегин, Печорин и Тургенев, выдумавший неудачника и лишнего человека» (там же, с. 393).

Между тем Иван Андреевич Лаевский и в самом деле «лишний». Он пополнил галерею тех героев русской литературы, которых я называю неприкаянными. Он влился в компанию с пушкинским Онегиным, лермонтовским Печориным, гоголевским Тентетниковым, герценовским Бельтовым, гончаровским Обломовым, тургеневским Рудиным и т. п. (см. подр. мою статью «Неприкаянный человек в русской классической литературе» в книге «Культурно-эволюционный подход в филологии»).

Другой неприкаянный изображён у А.П. Чехова в драме «Иванов» (1887). Её одноимённый герой вопиет: «Я умираю от стыда при мысли, что я здоровый, сильный человек, обратился не то в Гамлета, не то в Манфреда, не то в лишние люди… Нехороший, жалкий и ничтожный я человек… Надорвался я! В тридцать лет уже похмелье, я стар, я уже надел халат. С тяжёлою головой, с ленивою душой, утомлённый, надорванный, надломленный, без веры, без любви, без цели, как тень, слоняюсь я среди людей и не знаю: кто я, зачем живу, чего хочу?» (Чехов А.П. Собрание сочинений в 8-и томах. Т. 7. М., 1970, с. 42; 56; 76).

Через десять лет Иванов возродился в дяде Ване Войницком. В полном отчаянии он восклицает: «Пропала жизнь! Я талантлив, умён, смел… Если бы я жил нормально, то из меня мог бы выйти Шопенгауэр, Достоевский… Я зарапортовался! Я с ума схожу… Матушка, я в отчаянии!» (там же, с. 233).

Чем же заканчивается история с дядей Ваней? После неудачного покушения на жизнь Серебрякова он снова превращает себя в его раба. Жалкий человек! Но в жалком положении остались в «Дяде Ване» и другие герои — Астров, Елена Андреевна, Соня.

Платонов, Иванов, Войницкий, Лаевский и др. — интеллигенты, но у А.П. Чехова в его рассказах есть неприкаянные и из социальных низов («Он понял», «Егерь», «Рано», «Свирель», «Мечты», «Счастье» и др.). У Г.П. Бердникова читаем: «Так возникает в творчестве Чехова вереница людей неприкаянных, людей, выломившихся из деревенской жизни, людей непоседливых, мечтательных, нередко наделённых поэтическим, артистическим складом души» (Бердников Г.П. А.П.Чехов. Ростов-на-Дону, 1997, с. 172–173).