Наполеон - спаситель России - Андрей Буровский

Уже к концу июля, как раз к Витебску, число захвачен­ных в плен солдат и офицеров фуражных команд превы­сило 2 тысячи человек. Гнать их в тыл было долго, тратить время на конвоирование никому не хотелось. Французов стали раздавать крестьянам в качестве рабочей силы. Сперва раздавали «за так», потом казаки сообразили, что можно сделать на пленных небольшой бизнес: продава­ли их то по полтиннику, а потом, войдя во вкус, по рублю. Крестьяне возмущались «ростом цен». Если учесть, что хо­рошая дойная корова стоила тогда 50-60 копеек, понять их можно.

Все воспоминания уцелевших участников русского по­хода были полны такими впечатлениями: «Почти во всех местах, куда мы приходили, съестные припасы были вы­везены или сожжены... деревни были пусты, жителей не было: они убежали, унося с собой провизию в большие окрестные леса». Это слова капитана швейцарской гвар­дии Г. Шумахера.

А вот — немца-врача: «Мы с каждым днем приближались к Вильно, дни стояли теплые. Во всех отношениях мы пе­ребивались кое-как, уже мало было хлеба, а мука, молоко, вино и водка сделались большой редкостью. Купить ни­чего нельзя было, потому что маркитанты не поспевали за нашим быстрым передвижением. Офицеры должны были довольствоваться тем, что добывала воровством и грабе­жом их прислуга... поэтому в первые дни за Неманом об­щая нужда вызвала крупнейшие беспорядки»[132].

Когда же отряды фуражиров начали преследовать крестьян, те ответили активным вооруженным сопротив­лением.

Крестьянские бунты и партизанщина страшно мешали снабжению. Многие крестьяне согласны были отложиться от Российской империи — но вовсе не потому, что хоте­ли быть подданными Французской. Они просто стреляли вообще во всех, кто в мундире — неважно, каком. И с помещиками боролись, каковы бы они ни были, тем более в западных областях России, крестьяне были русские, а помещики в основном поляки[133].

В Борисовском уезде Минской губернии крестьяне че­тырех деревень со всеми семьями и скотом ушли в леса. Там они организовали отряд самообороны и начали на­падать как на французских фуражиров, так и на усадьбы местных помещиков. По жалобам помещиков оккупацион­ная администрация направила в уезд карательный отряд. Крестьянский отряд разбили, часть его членов похватали и привезли в Минск, где судили военно-полевым судом, а вовсе не по Кодексу Наполеона.

Необходимость организации снабжения заставила Наполеона отказаться от раскрепощения крестьян даже в Великом княжестве Литовском. Комиссар при марио­неточном «правительстве» Великого княжества аббат Э. Биньон с молчаливого согласия Наполеона вскоре из­дал прокламацию: «Впредь не предполагается никакой пе­ремены... в отношениях между господами и подданными». То есть отменил данную Наполеоном «вольность».

Маршал Даву на собрании дворян Могилевской губер­нии в июле 1812 выразился с определенностью военного человека: «Крестьяне останутся по-прежнему в повинове­нии помещикам своим...»

Переписка Наполеона в июле - августе полна жалоб на большие потери его армии именно среди команд фура­жиров, которых уничтожали в лесах и отдаленных дерев­нях крестьяне. И тогда «Робеспьер на коне» отдает прямо противоположный приказ — с начала августа 1812 г. спе­циальные команды начинают вылавливать бежавших в отдаленные хутора и фольварки от мародеров Великой армии помещиков. Ловят их не для чего-то плохого, их просто ставят на прежние места, отдают им в управление крестьян, и заключают простой договор: французы охра­няют их от крестьянских повстанцев, партизан и мароде­ров, а они должны поставлять французам вино, муку, скот и фураж. Целая экспедиция по «классовому спасению» помещиков!

Молодой русский офицер Александр Чичерин, вступив в ноябре 1812 г. со своим полком в одну из губерний Бело­руссии, с удивлением отметил, что жители этой губернии не разорены. Они добровольно все предоставили францу­зам, устроили для них магазины фуража и продовольствия и большею частью сохранили свои дома и скот». ...«Жад­ные и корыстные помещики, — записывал А.В. Чичерин 2 ноября 1812 г. в своем дневнике, — остались в своих владениях, чтобы избежать полного разорения, и, волей-неволей содействуя замыслам неприятеля, открыли ему свои амбары; проливая неискренние слезы и рассуждая о патриотизме, они верности отечеству предпочли удовлет­ворение своего корыстолюбия»[134].

Это оказалось эффективным в той же степени, что и со­хранение колхозов нацистами в 1941 году. Для того чтобы война стала гражданской для народов СССР, необходимо было распустить колхозы. Но для снабжения вермахта было выгоднее, чтобы колхозы оставались.

Так и здесь — сиюминутные интересы возобладали над стратегией. Французам было удобнее создать слой людей, которые были бы просто вынуждены снабжать их армию. Помещиков не нужно было репрессировать: достаточно было бы их перестать защищать, и их немедленно пере­били бы партизаны.

Несостоявшийся якобинец

Есть много таинственного в кампании 1812 года. Какая-то цепь несчастий обрушилась на Наполеона, какая-то особенная мера невезения. Но и собственные решения Наполеона, мягко говоря, не лучшие. Граф Лев Толстой высмеивает историков, которые объясняли пора­жение Под Бородином насморком Наполеона: якобы про­студился и потому плохо, хуже обычного, командовал. Вот был бы здоров!!!

Но были решения намного более фатальные и важные, чем принимаемые в ходе любого, даже самого судьбонос­ного, сражения. Стоя в Вильно и в Витебске, он сначала дает и тут же отнимает волю у крестьян Великого княже­ства Литовского. Отнимает — хотя у крестьян Польши и Германии не отнимал. Тем более он не дает воли ВСЕМУ крестьянству Российской империи.

Много позднее, уже в своей последней ссылке на остро­ве Св. Елены, Наполеон очень сокрушался, что не довел до конца свой план, выработанный накануне кампании 12-го года: замысел дать «волю» всем крепостным России. Свое­му лечащему врачу О 'Меара он в 1817 г. заявил: «Я провоз­гласил бы свободу всех крепостных в России и уничтожил бы крепостнические права и привилегии дворянства. Это создало бы мне массу приверженцев».

Несомненно! Обязательно создало бы. В апреле 1812 г. московские городовые занимались своеобразным делом: соскабливали со стен и ворот нескольких домов сделан­ную масляной краской надпись: «Вольность! Вольность! Скоро будет всем вольность!» Полиция проводит дозна­ние и в конце концов арестовывает двух дворовых людей. Звали их Петр Иванов и Афанасий Медведев. Они начита­лись французских прокламаций и уверяли: «Скоро Москву возьмут французы... Скоро будут все вольные, а помещи­ки же будут на жалованье...»

Стоило Наполеону издать «Манифест о воле», и таких энтузиастов было бы не 2 человека, а как бы не все 20 ты­сяч (впрочем, мы ведь не знаем, всех ли смутьянов взяла полиция. Могло быть и многолюдное подполье). Такой ма­нифест поставил бы русский народ в еще более сложное положение, чем немцев, испанцев и итальянцев: между свободой и патриотизмом. Почему в «еще более сложное»? Потому что нигде крепостное право не было настолько жестоким и страшным. Потому что нигде больше народ не распадался на бородатых туземцев и бритых европейцев, которые сидели у туземцев на шее и мордовали их, как хотели.