Нутро любого человека. Дневники Логана Маунтстюарта - Уильям Бойд

Бен, когда я предъявил ему эту улику, расстроился и рассердился. „Ему придется уйти“, — с неподдельной горечью сказал он. Спросил, как по-моему, смогу ли я управлять галереей в одиночку, и я ответил, конечно. Бен пообещал, что все сделает сам: ко времени моего возвращения Мориса там уже не будет. Он тепло пожал мне руку, сказав, что очень мне благодарен. „В этом вонючем бизнесе редко удается найти человека, на которого можно положиться“, — не без горечи прибавил он. Меня все же немного заботит то, чем все это кончится.

Обедал с Кипреном Дьюдонне — истинным портретом значительного, знаменитого литератора. Белые, чуть длинноватые волосы, завивающиеся на воротнике. Трость с серебряной рукоятью — легкий поклон в сторону dandysme[175]. Он только что получил Légion d’honneur[176]и откровенно гордится этим, говоря, что и я имею отношение к его признанию („Les Cosmopolites“, как это ни поразительно, до сих пор допечатывается, хотя в год продается лишь несколько десятков экземпляров). Я сказал, что все это говорит скорее в пользу Франции и присущего ей уважения к писателям. Этот семидесятилетний второразрядный поэт, не напечатавший за десятки лет ни одной поэтической строки, поэт, пора расцвета которого пришлась на годы, предшествовавшие Первой мировой, все еще рассматривается государством, как его культурное достояние. Мы подняли по бокалу друг за друга — тружеников одного виноградника. Сомневаюсь, что в Англии отыщется хоть дюжина человек — вне моей семьи и круга друзей, — которые знают, кто я такой и что написал.

Понедельник, 3 октября

Мама прикована к постели, кашляет: бледная, слабая. Энкарнасьон ходит за ней, как может, но ведь и она тоже старуха. Дом мрачен и для проживания не пригоден. Только в подвале и живет совсем молодая чета с младенцем, последние платные постояльцы. Я навестил доктора, тот прописал антибиотики. Бронхит, говорит он, вся суть в нем. А мне кажется, дело не в том, что мама больна, просто она ослабела от усилий побороть болезнь. Заглянул в ее банк и обнаружил: ссуды, которые мама брала, используя в качестве обеспечения дом, привели, по сути дела, к тому, что тот принадлежит теперь банку. Я погасил превышение кредита — 23 фунта и внес на счет еще 100 фунтов. Я и сам человек небогатый, — если вычесть жалованье Аланны, — и, вообще говоря, не могу позволить себе подобные альтруистические жесты.

Читал роман Яна [Флеминга] „Живи — пусть умирают другие“. Невозможная задача для того, кто знает Яна, как некогда знал его я, — вижу в романе только его и не могу избавиться от недоверия к происходящему в книге. Интересно, сам-то он понимает, насколько выставил себя напоказ? Но все-таки, скоротал два-три часа.

Сходил в паспортный стол, чтобы получить мой новый паспорт, действительный в течение следующих десяти лет. В 1965-м мне будет пятьдесят девять, мысль об этом вызывает у меня легкое головокружение. Что еще произойдет в моей жизни? Эти десятилетние куски, на которые нарезают жизнь паспорта, суть жестокая форма memento mori[177]. Сколько еще новых паспортов я получу? Один (1965)? Два (1975)? До 1975-го эвон сколько, и все же, твоя паспортная жизнь слишком кратка. Как долго он прожил? Да ухитрился получить шесть новых паспортов.

Четверг, 6 октября

Тарпентин-лейн. Звоню Питеру. Трубку берет Глория. Питер в Алжире, собирает материал для нового романа. В Алжире? Ну, знаете, восстание: он думает, это будет хорошим фоном для книги. Почему бы вам не зайти ко мне выпить? — говорит Глория. И я иду. Питер живет теперь в Белгрейвии, в большой квартире на Итон-терис. Глория выглядит весьма soignée[178]— хотя для 6:30 вечера вырез на ее пышной груди, пожалуй, глубоковат. Мы безудержно флиртуем. Уходя, целую ее и получаю возможность потискать эту самую грудь. „Где начнем нашу интрижку, — спрашивает она, — здесь или у тебя?“. Я предлагаю Тарпентин-лейн — там укромнее. „Завтра вечером, — говорит она, — в восемь“.

Пятница, 7 октября

Только что ушла Глория. „А у тебя занятное маленькое логово, Логан Маунтстюарт. Похоже на келью монаха. Похотливого, надеюсь“. Она принесла бутылку джина: не ведая об ассоциациях с Тесс, которые у меня возникнут. Ее маленькое полное тело оказывается на удивление плотным — кажется, что Глория должна быть мягкой, пышненькой, на деле же, она туга и упруга, как гимнастка. Только сейчас заметил, что мы с ней выпили большую часть бутылки. Хороший, энергичный, без всяких глупостей, взаимно удовлетворительный секс. Тем не менее, я доволен, что должен завтра вернуться в Нью-Йорк.

[При своем возвращении ЛМС обнаружил, что Морис уже покинул галерею. Твердый ультиматум Бена был несколько смягчен тем, что Морис получил возможность и средства, чтобы основать собственную галерею и попытаться восстановить свое доброе имя в глазах приемного отца. Спустя недолгое время, он открыл на восточной 57-й улице галерею „МЛ“. ЛМС взял руководство галереей „Липинг и сын“ на себя. С Морисом он больше отношений не поддерживал, каждый старался обходить другого стороной.

В августе 1956-го от осложнений, вызванных воспалением легких, умерла Мерседес Маунтстюарт. Ей было семьдесят шесть лет. ЛМС вылетел в Лондон, чтобы присутствовать на похоронах. Воспользовавшись пребыванием в Европе, он устроил себе короткий тайный отпуск, который провел с Глорией Скабиус. Они встретились в Париже и автомобилем поехали на юг, приближаясь небольшими перегонами к Провансу и Средиземному морю.]

Воскресенье, 5 августа

Разъезды. Париж — Пуатье. Отель „Дир“. Пуатье — Бордо. Отель „Бристоль“ — хороший. Затем два дня с Кипреном — в Керси, в его загородном доме. Глория до странного напугала Кипрена („Elle est un peu féroce, non?“[179]). Затем, на одну ночь, снова в Бордо. Ссора в „Шапон Фин“. Когда мы вернулись в отель, Глория запустила в меня туфелькой и разбила зеркало. Весь день, пока мы не добрались до Тулузы, не желала со мной разговаривать. „Где ты хочешь поесть?“ — спросил я. „Где угодно, лишь бы тебя, мудака, там не было“ — прозвучало в ответ. В итоге, поели в „Кафе де ля Пакс“ — превосходном. Выпили по бутылке вина каждый, плюс несколько „арманьяков“. Снова подружились. Глория позвонила Питеру, — тот считает, что она путешествует с подругой-американкой по имени Салли. Все это весьма рискованно, но мне почему-то наплевать. У меня такое ощущение — быть может, самообманчивое, — что это роман Глории, а не мой. На моем месте мог оказаться любой пожилой жиголо. Тулуза — Авиньон. Глория, напившаяся вдрызг уже ко времени ленча, всадила мне в бедро вилку, так что пошла кровь. Я сказал, еще один акт членовредительства, и я первым же самолетом вылетаю в Лондон. С тех пор вела себя хорошо.