Реквием в Брансвик-гарденс - Энн Перри

Быть может, если бы любовником Юнити оказался кто-то более молодой, ему было бы проще понять это и простить, подумалось Томасу. Хотя возраст не дает защиты от страстей, желаний, ранимости и смятения влюбленности или от бурь плотского желания, – пусть, утихомирясь, они и оставляют за собой обломки стыда и позора. Неужели Джон настолько утратил связь с жизнью на берегу, причудами мужчин и женщин, чтобы забыть об этом?

– Похоже, что так, – заключил Питт. – Но нам этого в точности уже никогда не узнать, раз оба они мертвы.

– Какая гадость, – произнес его начальник более спокойным тоном; лицо его сделалось печальным, словно бы перед ним разом открылась вся тщета любви. – Все это… настолько напрасно… И чего ради? Нескольких часов развлечения… и какого? – Корнуоллис пожал плечами и внимательно посмотрел на Томаса. – Это не любовь. Они презирали друг друга. Они ни в чем не соглашались. И во что обошлась эта связь! Что должно произойти с человеком, чтобы он настолько вышел из душевного равновесия, чтобы отбросить труды всей своей жизни и веры… ради того, что, как ему было известно, могло продлиться лишь несколько недель и в конце концов оказаться пустышкой? С какой стати? Неужели он сошел с ума – с медицинской точки зрения? Или вся предшествующая часть его жизни была ложной?

– Не знаю, – искренним тоном проговорил Питт. – Я понимаю эту ситуацию не лучше, чем вы. Эти поступки не соответствуют человеку, которого я видел и с которым разговаривал. Выходит, что разум его поделился напополам и в нем уместились две разных личности.

– Но вы согласны с тем, что именно он толкнул Юнити, желая убить ее, или нет? То есть доказывает ли ситуация его вину?

Суперинтендант посмотрел на шефа. По лицу Корнуоллиса сложно было понять, ищет ли он одобрения, дающего право выбросить дело из головы, или же задает прямой вопрос, ответ на который может быть лишь негативным. Томас понимал, как раздражает Джона перспектива капитуляции перед епископом, а также перед Смизерсом, однако не позволил этому соображению повлиять на его решение.

– Вы не ответили, – напомнил ему помощник комиссара.

– Потому что не испытываю уверенности, – откликнулся Питт. – Такой вывод не кажется мне справедливым, потому что я не понимаю мотивов. Однако приходится предположить, что это действительно так.

Плечи Корнуоллиса поникли:

– Благодарю вас за своевременное известие. Завтра же утром первым делом съезжу к епископу и сообщу ему.

В молодые годы Реджинальд Андерхилл поднимался с постели рано и исполнял свои обязанности с рвением, соответствующим его внушительным амбициям. Теперь же, когда карьера вынесла его на самый верх, он полагал, что может задержаться в постели подольше, приказать подать чаю и, может быть, даже свежую газету. Посему епископ не испытал никакого удовольствия, когда в восемь утра к нему явился собственный камердинер и сообщил, что внизу его ожидает мистер Корнуоллис.

– Что… в такую рань? – полным раздражения голосом проворчал Реджинальд.

– Да, сэр, увы, сэр.

Камердинер прекрасно понимал, насколько неуместно подобное явление. Епископ еще не умылся, не побрился и не оделся, а делать все это в спешке он терпеть не мог. Худшая ситуация могла возникнуть в одном только случае – если бы его застали в неаккуратном и неопрятном виде, лишенном всякого внутреннего достоинства. Трудно ставить людей на место, будучи в ночной рубашке и с серой щетиной на щеках и подбородке.

– Чего ему нужно от меня, скажи на милость? – возмутился Андерхилл. – Неужели он не мог бы прийти в более удобное время?

– Следует ли мне предложить ему вернуться попозже, милорд?

Епископ скользнул поглубже в недра теплой постели:

– Да. Сделайте это. Он не говорил, что ему нужно?

– Да, сэр, что-то по делу преподобного Парментера. Кажется, оно обрело самый драматический оборот. Он полагает, что вам следует немедленно узнать новости. – По лицу слуги пробежала тень улыбки. – Прежде чем он предпримет какие-либо действия, которые вы можете счесть неразумными.

Скрипнув зубами, Реджинальд проглотил словцо, которое слугам не подобало слышать в его устах. Откинув одеяло, он выбрался из постели в чрезвычайно скверном расположении духа, которое теперь дополнял страх.

Айседора вставала рано. Часы, проведенные ею в одиночестве до подъема мужа, часто составляли для нее самое счастливое время дня. Год понемногу набирал силу, и рассвет с каждым днем приходил все раньше. А это утро выдалось особенно ясным. Столбы ясного солнечного света чертили свой узор на полу гостиной. Хозяйке дома нравилось завтракать в одиночестве, в состоянии полного мира и покоя.

Когда служанка сообщила ей, что мистер Корнуоллис ожидает в холле, миссис Андерхилл удивилась, и хотя собственный опыт и факт столь раннего появления полицейского чина не сулили ничего радостного, она ощутила приятное волнение.

– Спросите капитана, не присоединится ли он ко мне, – проговорила она поспешно и с меньшим достоинством, чем собиралась. – То есть спросите, не угодно ли ему выпить чашечку чая.

– Да, мэм, – послушно проговорила служанка и через несколько мгновений провела гостя в столовую. Айседора немедленно заметила печаль на его лице. Не просто горькое осознание трагедии, а сложную смесь нерешительности и смущения.

– Доброе утро, мистер Корнуоллис. Боюсь, что епископ еще не спускался вниз, – без всякой необходимости проговорила она. – Прошу вас присоединиться к моему завтраку, если вы не против. Не хотите ли чаю?

– Доброе утро, миссис Андерхилл. Благодарю вас, – принял Джон приглашение, обойдя кресло во главе стола и опускаясь напротив нее.

Хозяйка налила ему чаю из большого серебряного чайника и предложила молоко и сахар.

– Не хотите ли тост? – добавила она затем. – Вот мед, мармелад и абрикосовый джем.

Гость снова согласился, аккуратно взяв тост из горки и намазав его маслом и джемом.

– Простите за столь раннее вторжение, – извинился он спустя некоторое время. – Быть может, мне действительно не стоило так торопиться. Но я не хочу, чтобы епископ узнал эту новость от кого-то другого. Это было бы крайне неудачно.

Корнуоллис посмотрел в лицо миссис Андерхилл – чрезвычайно чистым и прямым взглядом карих глаз. Она могла бы допустить в них любое чувство – но только не уклончивость или обман. Однако она думает совсем не о том, внезапно пришло женщине в голову. После того как закончится расследование дела бедного Парментера, она никогда больше не увидит помощника комиссара. И вдруг Айседора почувствовала невероятное одиночество, как будто бы зашло солнце – на самом деле заливавшее ярким светом весь стол. Теперь свет сделался жестким, далеким, сулящим пустоту…

Она посмотрела на свою тарелку. Желание доесть тост, только что казавшийся таким восхитительным, куда-то исчезло.

– Полагаю, что произошло важное событие, – проговорила хозяйка, со стыдом одолевая внезапно возникшую хрипотцу.