Реквием в Брансвик-гарденс - Энн Перри

Комната находилась в том же состоянии, в котором он ее оставил. Возле стола темнели кровавые пятна. Нож для разрезки бумаг оставался в дальнем углу, в том месте, куда упал. Невозможно было усомниться в том, что именно он был орудием убийства… как и в том, что к нему могли прикоснуться еще чьи-то руки. Свидетельство оставалось, однако обсуждать его не приходилось.

Остановившись перед ножом, полицейский замер, пытаясь представить себе вчерашнюю трагедию. Сейчас это было несложно сделать, однако что же происходило между Рэмси и Витой в предшествующие годы? Или, точнее, что произошло с ним? Каким образом сомнения настолько исказили его мышление и ощущения, что из любящего мужа, посвятившего свою жизнь заботе о человеческих душах, он превратился в человека, настолько одолеваемого страстями, что позволил себе вступить в любовную связь с женщиной, которую презирал, да еще под собственным кровом… а когда она принялась шантажировать его своею беременностью, убил ее, после чего попытался убить собственную жену?

Вполне возможно, что ответ заключался в его безумии – одновременно очевидном и совершенно непонятном.

Вернувшись к столу, Томас начал проглядывать сложенные стопками бумаги. Если Рэмси и Вита поссорились из-за писем, таковые должны находиться сверху, так что их можно было легко увидеть. Рэмси находился в кабинете, когда его жена вошла, а значит, она и не искала их: взгляд ее наткнулся на переписку случайно. А после этого у нее не было никакой возможности их убрать.

На самом верху оказалась статья о Святом Павле. Под ней лежал сложенный пополам набросок проповеди по Посланию Святого Иакова под заглавием: «Если же у кого из вас недостает мудрости, да просит у Господа, дающего всем просто и без упреков, и дастся ему!»[22]Еще ниже оказались два коротких письма из заграничных миссий – одно из Африки, другое из Китая. Вновь сложив их в стопку, полицейский посмотрел на поверхность стола. На ней располагался переплетенный в красную кожу томик «Размышлений» Марка Аврелия. Труд философа-стоика, пусть и римского императора, не очень подходил к образу клирика англиканской церкви, однако вполне соответствовал сложившемуся у Томаса представлению о Рэмси. Сухая, смелая и неутешительная мудрость этого римлянина, должно быть, в точности соответствовала философии покойного. Так сказать, это был голос его спутника по жизни. Рядом с этой книгой обнаружилось с полдюжины бумаг, написанных двумя разными людьми. Суперинтендант взял первую, исписанную аккуратным и точным почерком с открытыми греческими «E». Почерк Рэмси. Питт определил это по прочим находившимся на столе бумагам. Он начал читать:

О самая дорогая моя, как могу выразить тебе все то одиночество, которое ощущаю, когда тебя нет рядом? Расстояние между нами неизмеримо, но мысль способна пересечь его, и я могу дотянуться до тебя умом и сердцем в тот краткий миг, за который мне удается найти уединенный уголок, куда могу призвать тебя перед оком моего сердца.

И тогда время исчезает, и мы снова, как прежде, можем гулять и разговаривать. Я могу поделиться с тобой своими мечтаниями, результатами погружения в те истины и смыслы, которые являются нашим величайшим сокровищем. И я более не скиталец среди чужаков, но вместе с тобой в своем доме. Мы дышим одним воздухом, наши души становятся двумя половинками единого целого…

Дочитав до конца страницы, полицейский перевернул ее. Все письмо было выдержано в едином духе и повествовало об одиночестве и разлуке, о единстве умов и сердец, воплощенном в имени Юнити[23].

Второе письмо было написано тем же почерком, и хотя посвящено оно было другой теме, его текст полностью соответствовал первому письму по духу. Тема одиночества проходила по всему тексту неразрывной нитью, вкупе с желанием соединиться с адресатом, устранив все трудности и препятствия, разделяющие их. Основная эмоция казалась глубоко прочувствованной, но тем не менее окутанной метафорой, несколько педантичной, отвлекающей от крайностей словесного воплощения. Читая письмо, Питт едва ли не слышал аккуратный и суховатый голос Рэмси Парментера.

Третье письмо писала другая рука – торопливая, бурная, полная уверенности. Здесь смысл был вполне откровенным. Начиналось оно со страстного признания:

Мой возлюбленный, я невыразимо тоскую по тебе. Когда мы с тобою в разлуке, я утопаю в бездне одиночества, гибну в ночи. Бесконечная пропасть разверзается между нами. Но я все думаю о тебе, и ни ад, ни рай не в состоянии преградить мне дорогу. Пропасть исчезает, и ты снова оказываешься со мной. Я снова прикасаюсь к тебе, снова обнимаю тебя. И мы – снова единое сердце и одна плоть. Я утопаю в тебе, и вся боль забывается, словно сон.

Сладость времен минувших возвращается со всеми отголосками страстей, надежд и пережитых ужасов. Мы вдвоем воспаряем к звездным высотам истины и погружаемся в неведомые глубины веры, величайшего дара жизни, славы, венчающей вечность. Все мое горе улетает прочь, ускользает от меня, как тени перед утренним солнцем. Мы сливаемся воедино в вечном блаженстве…

Тем же напористым почерком были написаны еще три письма. Ничего удивительного, что Вита Парментер была потрясена и потребовала у мужа объяснений! И что мог он ответить?

Суперинтендант аккуратно положил письма на прежнее место. Он был смущен: собственный разум подсказывал ему, что он оказался неспособным к порученному ему делу. Томас не сумел понять Рэмси, пока тот был еще жив, и тем самым предотвратить его смерть. И он не мог отрицать того, что Парментер вполне мог расправиться с Витой. И ответственность за это также легла бы на него, Питта. Теперь он понимал это дело в еще меньшей степени, чем раньше. Он прочел любовные письма, и нетрудно было понять, что они могли спровоцировать ссору. Она стала неизбежной в тот самый момент, когда Вита увидела их… или если бы их увидел кто-то еще из родных хозяина дома, или даже Доминик. Но почему Рэмси оставил их на столе, где их мог увидеть всякий? И потом, почему, кроме писем мисс Беллвуд, у него оказались и его собственные? Впрочем, он мог извлечь их из вещей Юнити после ее смерти. Однако, обладая хоть каплею здравого смысла, он должен был их уничтожить.

Неужели он все же любил ее или же настолько поддался наваждению, что не мог избавиться от писем, невзирая на ту опасность, которую они представляли? Или отверг все надежды избежать ответственности за свой поступок – и просто дожидался неизбежного?

Тем не менее, глядя на безбрежную страсть, разливавшуюся в письмах, Томас не видел за нею ни Рэмси, ни Юнити. Написанные ими слова соответствовали тому представлению, которое полицейский составил о Парментере, познакомившись с ним лично, и о мисс Беллвуд понаслышке. Но вот чувства, выраженные в этих письмах, не подходили им обоим совершенно. Суперинтендант вообще не мог представить этих двоих влюбленными друг в друга, не говоря уже о подобном накале страстей.

Что свидетельствовало о степени его неудачи в данном деле.