1937. Трагедия Красной Армии - Олег Сувениров

Схема действий следователей НКВД по фабрикации обвинительных заключений на командиров и политработников РККА за их мифическое участие в придуманном воспаленным воображением тогдашнего руководства НКВД «военно-фашистском заговоре» была довольно примитивна и убога. Им важно было получить хоть одно «показание». Наличию этих показаний в аппарате НКВД всегда придавалось большое, по сути, решающее значение. На основе этих никем не проверяемых (ни как они получены, ни насколько они достоверны) сведений тогдашние члены Военной коллегии Верховного суда СССР и члены военных трибуналов округов в стремительном темпе отправляли попавших к ним на расстрел. А тут еще «великий вождь мирового пролетариата и всего прогрессивного человечества» в довольно широкой армейской аудитории изволил публично ориентировать особистов и весь личный состав РККА, специально подчеркнув значение показаний.

И пошло-поехало. Получив одно-единственное показание на того или иного командира, следователи НКВД, как правило, немедленно арестовывали его, путем применения ничем не ограниченных издевательств и избиений, вплоть до изощренных пыток, выбивали «собственноручные» показания или заставляли подписаться под состряпанными самими же следователями перепечатанными на машинке протоколами. А затем для вящей «доказательности» прилагали к делу арестованного никем не проверенные, реально существовавшие, а нередко и отсутствующие в делах выписки из протоколов допросов военных, арестованных по другим делам. Так, например, к делу бывшего командира 7 ск комдива Ф.Ф. Рогалева были приложены «обвинительные» выписки из протоколов допросов 33 человек. И все они, как показала дополнительная проверка в 1956 г., оказались неосновательными177. А тогда – в сентябре 1937 г. – они сработали. И Рогалев был расстрелян.

Получив только им известным путем «признательные» показания от сопротивлявшегося два месяца бывшего начальника артиллерии РККА комдива Н.М. Роговского, следователи особого отдела по излюбленной ими методике стали «подкреплять» их показаниями других лиц. И в этом мероприятии – выдумке, хитрости, беспардонности и наглости следователей не было предела. Ведь проверить-то их никто не мог (или мог, но боялся). И врали они напропалую. К делу Роговского были приобщены выписки из показаний арестованных командармов 1-го ранга И.П. Уборевича и И.Э. Якира, комкора Н.А. Ефимова, комдива Е.С. Казанского, комбрига А.И. Сатина. Но как показала дополнительная проверка в 1956 г., все эти приложенные к делу показания не могли являться доказательством вины Роговского, так как все они неконкретны, не содержат каких-либо сведений о реальной антисоветской деятельности обвиняемого, а состоят лишь из голословных заявлений о причастности Роговского к «военно-фашистскому заговору». Причем, судя по этим выпискам, Якир назвал Роговского участником заговора якобы со слов Уборевича, а Уборевич и Ефимов – со слов Тухачевского. Однако осмотром архивно-следственного дела на Тухачевского установлено, что он (даже при всем искусстве следователей к манипуляциям) никаких показаний в отношении Роговского вообще не давал178.

Самые примитивнейшие фальсификации при фабрикации дел подследственных встречались буквально на каждом шагу. Вот в декабре 1937 г. арестовывают бывшего начальника войск связи РККА, а затем начальника 5-го Главка Наркомата оборонной промышленности СССР коринженера Н.М. Синявского. Был бы человек, а статья найдется. Выбиваются «признательные» показания и у самого Синявского, произвели его еще в германского и американского шпиона, и в расстрельный день 29 июля 1938 г. он вместе со многими другими военачальниками (но каждый «по своему» делу) приговаривается к ВМН. А что же выяснилось в результате дополнительной проверки в 1956 году? В официальной справке Особого отдела ГУГБ НКВД СССР, послужившей своеобразным юридическим основанием для ареста Синявского, утверждалось, что он как заговорщик уличается показаниями С.В. Бордовского и И.А. Халепского, которые-де узнали об этом со слов Тухачевского. Но в ходе проверки выяснилось, что Тухачевский о Синявском показаний не давал. В этой же справке утверждалось далее: якобы В.М. Примаков показал, что Синявский известен ему как заговорщик со слов И.И. Гарькавого, но Гарькавый Синявского также не называл179. Что это? Забывчивость или некомпетентность следователей НКВД? Или просто лень? Скорее всего – чувство вседозволенности, ощущение полной, абсолютной, беспредельной власти над всеми попавшими в их руки людьми, да и над теми, которые еще пока «на воле». Ведь никто из них, абсолютно никто, вплоть до наркомов и членов Политбюро ЦК ВКП(б), не застрахован от скоропостижного ареста органами всесильного и всемогущего НКВД. Вот и пишут они, что хотят. И каждый начальник, вплоть до наркома, должен верить им. А если не поверит и попытается проверить, то, во-первых, ему все равно такой возможности не дадут («мы сами себя проверяем»), а во-вторых, сразу становится человеком «подозрительным», кандидатом в покойники.

К делам по обвинению бывших ответственных сотрудников Политуправления РККА корпусного комиссара И.Г. Неронова, бригадного комиссара А.С. Александрова и полкового комиссара В.М. Берлина приобщены выписка из показаний бывшего старшего инспектора ПУ РККА дивизионного комиссара Ф.Л. Блументаля от 3 сентября 1937 г. Но при дополнительной проверке было установлено, что в деле по обвинению Блументаля такого протокола вообще нет180.

Фиктивными оказались и приобщенные (как основание для обвинения) к делу бывшего комиссара 1-го тяжелого авиакорпуса бригадного комиссара Л.А. Краузе выписки из показаний В.К. Озола, И.Я. Юкамса и Я.К. Берзина. В ходе дополнительной проверки было установлено, что никаких показаний в отношении Краузе они не давали и что в архивно-следственных делах этих лиц вообще отсутствуют подлинные протоколы, выписки из которых приобщены к делу Краузе181.

Обвинение бывшего начальника Управления продснабжения РККА коринтенданта А.И. Жильцова основывалось на показаниях 19 арестованных по другим делам бывших военнослужащих182а. В ходе дополнительной проверки выяснилось, что все эти показания оказались несостоятельными. Но коринтендант-то еще в сорок первом загиб в заключении…

Пожалуй, самым распространенным и самым губительным для подследственного был такой прием фальсификации, как составление протоколов допросов следователями НКВД в отсутствие допрошенных. Уже к осени 1936 г. широко установилась такая практика, когда после ряда допросов следователь на основе своих записей и главное – на основе требований начальства – составлял протокол, в который вносил все, что, по его мнению, должен был показать арестованный. Протокол перепечатывался на машинке и затем давался арестованному на подпись. Очевидно, лучше всех знал, как все это происходило, нарком внутренних дел СССР Н.И. Ежов. И вот что он вынужден был заявить 3 марта 1937 г. на пленуме ЦК ВКП(б): «Я должен прямо сказать, что существовала такая практика: прежде чем протокол давать на подпись обвиняемому, его вначале просматривал следователь, потом передавал начальству повыше, а важные протоколы доходили даже до наркома. Нарком вносил указания, говорил, что надо записывать так, а не эдак, а потом протокол давали подписывать обвиняемому182.

Здесь Ежов как бы критикует своего предшественника на посту нар-комвнудела Ягоду и вроде ратует за соблюдение «социалистической законности». Но это очередное проявление фарисейства. На самом деле фальсификация протоколов именно при Ежове приобрела огромный масштаб. Дело доходило до того, что даже протоколы допроса бывшего члена Политбюро ЦК ВКП(б) Я.Э. Рудзутака следователь НКВД писал не со слов Рудзутака, а под диктовку другого следователя НКВД Ярцева183.