Полет орлицы - Дмитрий Агалаков

С пламенем. Костром.

На как же с ней могли поступить — вот так? Не англичане, нет!

Свои.

Она подарила дофину королевство, а он бросил ее, как пес — кость, которую обглодал и от которой больше не было толку. Друзья оставили ее. Они рвались к ней на выручку, так говорили слухи, но рвались плохо. Неумело. Или просто они не хотели победить ради нее? Что же случилось?..

Обман. Вот что это было. Обман — всюду.

Она больше не верила никому. Потому что никому не была нужна. Никому из людей. Так что же, простит ее Господь, если она отречется от своих обещаний, данных ему? Простит? За то, что делала все ради кого-то, а ее оставили, и теперь она хочет сохранить свою жизнь? Пусть — путем предательства. Не кого-то. Плевать она хотела на них. Даже на своего венценосного брата. Они давно предали ее.

Она предавала саму себя.

Простит ли Он ее за это? За то, что она не хочет, чтобы языки пламени охватили ее, сжигая заживо? Если бы вспыхнуть как щепке, как соломинке! Разом!

Но она видела, как горят люди на кострах. Как огонь идет от самых пят вверх. Подбирается к лицу. Как люди ревут от боли, и небеса содрогаются от их криков. И кровь стынет в жилах у тех, кто смотрит на эту смерть. Долгую, мучительную. Если бы ей сказали, что ее ждет петля, она согласилась бы! Видит Бог — согласилась бы… Шея ломается быстро. А если даже и нет, то смерть придет через полминуты. Это можно вытерпеть. Но огонь — страшно.

Почему она не умерла от этой проклятой рыбы? Все было бы так просто! Жар уже охватил ее тело, она ушла бы в бреду, так и не заметив своего ухода…

Жанну колотило — и она не могла справиться с этой дрожью. А сколько было битв! Стрелы тысячами пролетали мимо нее. Одна ударила в грудь, другая в бедро. Пустяк! Почему одной из них не пробить было ее сердце? А сколько мечей высекали искры друг из друга рядом с ней, терзали тела ее солдат и ее врагов. И ни один не ударил ее в шею, чтобы кровь брызнула из разорванной жилы и она захлебнулась этой кровью, истекла ею за одну минуту. Почти заснула — под грозный шум битвы. Геройская смерть, любой воин мечтал бы о таком сне, если бы выбирал, как ему умереть!..

Но ей предоставили другой выбор — сгореть заживо или предать. Она должна была согласиться с воинствующей церковью и отказаться от Бога, именем Которого она совершала все свои подвиги. Именем Которого жила и в любое мгновение была готова расстаться с жизнью. Стоя перед этим выбором, можно было сойти с ума…

Утро было сырым. Мглистым. Туман стелился по кладбищу Сент-Уэн, когда Жанну привезли в клетке, на повозке, запряженной двумя лошадьми.

Два деревянных помоста сколотили здесь. Первый, гигантский, соорудили для гостей и трибунала. Другой, поменьше, был отведен подсудимой, а также ее охране, секретарям трибунала и судебному исполнителю Жану Массьё. Горожане толпились повсюду, где только было место. Они пришли с едой, на всякий случай, если последнее увещевание еретички затянется.

На 24 мая 1431 года церковный суд Руана, который возглавлял епископ Бове Пьер Кошон, назначил вынесение окончательного приговора Деве Жанне.

Последний раз увещевать героиню Франции было поручено незнакомому ей человеку.

— Суд предоставляет голос преподобному Гильому Эрару, проповедующему слово Божье в своих нелегких странствиях, — сказал Пьер Кошон. — Он известен своим благочестием, мудростью и преданностью вере Христовой… Прошу вас, мэтр Эрар.

— Благодарю вас, ваше преосвященство…

Сухой человек сложил руки на груди. Его лицо было лицом страдающего аскета, но страдающего по собственной воле и с глубочайшим удовлетворением. В сущности, мэтр Эрар был счастливым человеком. Он ни на секунду не сомневался в своей правоте, и голова его больше была занята истреблением еретиков и врагов англичан, нежели ожиданием подачки от оккупантов. Он был просто находкой для англо-французской короны и для Пьера Кошона. Епископ Бове, которого регулярно ободряли грозные речи лорда Бедфорда, подчас против желания самого епископа, конечно же не хотел терять надежду закончить дело Жанны мирным путем. Еретичка возвращается в лоно церкви, англичане торжествуют победу, выскочка Карл повержен. А он, Пьер Кошон, становится архиепископом Руана. Что может быть лучше и радостнее?

Даже и не скажешь вот так сходу…

Жанна все время оглядывалась на небольшую повозку — всю занятую клеткой. Это была тележка палача. «На ней тебя повезут к месту казни», — когда они, под взглядом многотысячной толпы, добрались до места, сказал ей офицер охраны Джон Грис. «Значит, такова воля Бога», — ответила своему тюремщику Жанна.

Окруженную охраной, девушку поставили напротив сухого, как щепка, священника.

— Лоза не может приносить плоды, Жанна, если она отделена от виноградника, — надтреснутым голосом сказал тот. — Так говорит Евангелие от Иоанна. Каждый добрый христианин ощущает свою неразрывную связь с Церковью Христовой, без нее он — ничто. Он без нее мертв, как будет мертва виноградная лоза, отсеки ее от куста. А все твои заблуждения и исходящие из них пагубные деяния говорят о том, что ты поставила себя вне Церкви. Ты позволила отсечь себя от живого виноградника и поэтому твой дух враждебен Христу!

— Я не слышу в вашей проповеди голоса Господа моего Иисуса Христа, — спокойно сказала Жанна.

— Ты напрасно дерзишь мне! — ткнул в нее сухим пальцем проповедник. — И всему суду! На пороге страшной смерти тебе стоило бы дать другой ответ!

— На пороге мученической смерти. Но разве Господь не заповедовал нам следовать Его примеру, когда нет другого выхода?

Новая «дерзость» была похожа на предательский нож, что ранил мэтра Эрара в самое сердце. Она равняет себя с Господом? Но он был новичком, этот мэтр Эрар, что касалось поединков с Жанной.

— Каждое твое слово и каждый поступок — богопротивны! — продолжал мэтр Эрар. — И лучшее подтверждение моим словам — явление того, в ком ты, по наущению дьявола, увидела короля! Вы стоите друг друга! Обращаюсь к тебе, Жанна, от имени Бога, признай, что твой король — еретик и схизматик, а ты — потерявшая разум женщина, вдохновленная дьяволом! Признай это перед судом, всем народом и перед памятью благородных французских королей, заступников христианской веры!

— Со всем почтением осмелюсь вам заметить, мессир, — улыбнувшись, сказала Жанна, — что мой король вовсе не такой, как вы утверждаете. Напротив — он самый благородный из всех христиан. — При этих словах слезы едва не брызнули из ее глаз. Она уже давно не верила в это, она знала, что он — трус и предатель, неблагодарный, лживый, но сказала так, чтобы всех этих людей перевернуло. Она обманулась в нем, но сознаться в этом перед врагами значило бы проиграть. Посмеяться над собой, над своей верой. Когда-то этой вере не было границ! И потому Жанна готова была сражаться до последнего. Это был ее выбор — и сердца, и разума. Ее взгляд пересекся со взглядом мэтра Эрара, похожего на старого потрепанного орла. — И вы не достойны даже произносить его имя всуе!