Под покровом тьмы - Джеймс Гриппандо

Энди взяла ведро и вошла в курятник, стараясь не давить живых. Стайки цыплят разбегались у нее из-под ног. Каждые несколько футов она находила мертвого. Ее охватила смесь жалости и отвращения, особенно к выпотрошенным, которых расклевали их же сестры. Каждая тушка почти ничего не весила, но ведро скоро стало тяжелым. Через несколько минут она закончила и вернулась к Тому. Он взял ведро и подал ей другое:

– Теперь давай слабых.

– В ведро?

– Ага. Вот так. – Он схватил цыпленка, ковылявшего с краю. Тот жалостно пищал у него в руке. Одним быстрым рывком Том заглушил писк и бросил тельце в ведро.

На работе Энди видала вещи и похуже, однако Том, кажется, ожидал, что Уиллоу почувствует отвращение. Кажется, он решил, что так произведет на нее впечатление. Энди решила подыграть:

– Я не могу убить невинного цыпленка.

– Можешь-можешь.

– Но я не хочу.

– Это твоя работа, Уиллоу.

– Ты и сам хорошо справляешься.

– Немного практики, и ты будешь не хуже. – Он подмигнул.

Нелегко кокетничать с таким явным неудачником, и все же это могло помочь сломать лед.

– Надо думать, для парня вроде тебя подбирать цыпочек довольно естественно.

– Это было в другой жизни, – улыбнулся он.

– Настоящий сердцеед, да?

– Х-м-м-м-м, было дело.

– А теперь ты… дал обет безбрачия?

Том словно сдулся:

– Об этом тебе расскажет Фелисия.

– Я только предполагала, что это часть сделки. Все эти разговоры об отказе от мирских желаний. Секс ведь проходит по той же статье, что кабельное телевидение и мороженое.

Том явно чувствовал себя неловко. Энди спросила:

– Я тебя нервирую?

– Просто мужчинам и женщинам не полагается обсуждать такие вещи. Фелисия тебе расскажет.

– Прости. Мне почему-то легче говорить с тобой.

Это ему, похоже, понравилось.

– Правда?

– Ага. Знаешь, бывает, что сразу чувствуешь расположение к человеку?

– М-м, ага.

– Хотя, если тебе неудобно, давай займемся цыплятами.

– Да нет, я не отталкиваю тебя.

– Надеюсь, что нет, – сказала Энди. – Было бы хорошо иметь здесь друга.

– Не думаю, что правила это запрещают.

Она бросила взгляд на его сигарету:

– Правила не вырублены в камне.

– Курение – это мелкое нарушение, – сказал Том, защищаясь. – За что-то более серьезное тебя могут вышвырнуть.

– За что, например?

– Например… за секс.

– Почему это так плохо?

– Потому что это не только истощает энергию, но и уводит дальше от источника. Это способ удовлетворения мирских побуждений.

– Значит, вся система веры основывается на воздержании?

– Нет. Она основывается на удовлетворении. Однако оно приходит способами, каких ты никогда раньше не испытывал.

– Если это так удовлетворяет, почему же ты по-прежнему получаешь удовольствие от… ну, например, от курения?

– Потому что я все еще человек. Честно говоря, на самом деле я не получаю от курения такого уж удовольствия. Я просто курю. И так со всем, что привязывает нас к этому миру. Это краеугольный камень философии мистера Блечмана. Он учит, что наши эмоции, наши побуждения, наши желания – они похожи на отголоски.

– Отголоски?

– Ага. При любом деле, при любом переживании первое впечатление всегда самое сильное и приятное. Впоследствии каждое впечатление – лишь повторение, становящееся все слабее и слабее, как отголоски эха, пока мы не оказываемся полностью отключенными от источника энергии. А это и побуждает нас испытать что-то новое.

– Не хочу, чтобы ты считал, будто у меня только одно на уме, но я бы не сказала, что лучший секс в моей жизни был самым первым.

– Пожалуйста, оторвись от секса, ладно? Вспомни, как ты в первый раз увидела океан. Как в первый раз ехала на велосипеде. Как в первый раз летела на самолете.

– А как ты в первый раз убил?

Том опешил.

– Я имею в виду цыпленка, – сказала Энди.

– И это тоже работает. Все, что дает ощущение прилива энергии и изменяет уровень излучения. Через некоторое время мы просто теряем чувствительность. Но продолжаем делать одно и то же, надеясь, что сможем хоть мимолетно испытать возбуждение, испытанное в первый раз.

– Ты испытываешь возбуждение от убийства?

– Я не сказал «возбуждение».

– Прости. Мне казалось, сказал.

Он снова занервничал, затягиваясь сигаретой, хотя она дотлела до фильтра.

– Я только говорю, что нам не следует расходовать энергию на повторения. Энергию надо направлять в другом направлении.

– К источнику? – спросила Энди.

– Да. – Том смял сигарету. – Впрочем, нам с тобой не следовало бы обсуждать все это. Я опережаю программу. Ты и так узнала гораздо больше, чем полагается на твоем уровне.

«Гораздо больше», – подумала она.

На горизонте появилась полоса облаков. Золотые лучи утреннего света пронзили дощатые стены курятника. Том смотрел на восходящее солнце, а Энди рассматривала его профиль. Она не могла точно вспомнить, но было в его внешности что-то знакомое. Том заметил ее взгляд, и Энди быстро отвела глаза.

Она взяла ведро и снова занялась делом, наблюдая уголком глаза, как Том методично обходит курятник и отбраковывает слабых.

Солнце еще не взошло, а Гас снова копался в гардеробной среди вещей Бет. С тех пор как Уитли обнаружил плоды ее краж, он размышлял, какие еще ключи к местонахождению жены могут скрываться здесь. За прошедшие две недели он изучил драгоценности, фотографии, сувениры и тысячи других мелочей, попавших в выдвижные ящики и коробки, стоявшие вдоль стен гардеробной. Внимательно осматривая все по третьему или четвертому разу, он понял, что эти действия превращаются не в поиск «ключей», а в способ восстановления связи с Бет. Вполне нормально для очередной бессонной ночи.

Но сегодня все происходило по-другому. Что-то во вчерашнем письме Марты Голдстейн задело какую-то струну в памяти. Дело скорее было в самой бумаге, чем в тексте записки. Марта пользовалась весьма редким сортом почтовой бумаги, с необычной текстурой. Где-то Гас уже видел такие разводы. Пролежав несколько часов без сна, он вспомнил, где именно.

В одном из выдвижных ящиков Бет хранила всякий хлам, связанный с его юридической фирмой. Несколько ночей назад Гас быстро просмотрел содержимое, решив, что здесь не может быть ничего важного. Однако когда он на этот раз рылся в ящике, его мнение изменилось. За какими-то программками давних банкетов в фирме оказался засунут знакомого вида конверт. Судя по штемпелю, ему было больше года. Обратного адреса нет ни на конверте, ни на вложенной в него бумаге. Только записка без подписи на бумаге с характерными разводами. Анонимка предназначалась Бет и написана была тем же почерком, что и вчерашнее письмо Марты Голдстейн.