Буча. Синдром Корсакова - Вячеслав Валерьевич Немышев
Шрифт:
Интервал:
Приземлились в Моздоке.
Идем себе по взлетке, мешки, баулы тащим. Сашка ковыляет, по сторонам глазеет. Приспичило нам по малой нужде. Место открытое, негде пристроится, только будка трансформаторная. К ней и пристроились все втроем. Блаженно оправились на свежем воздухе. Лыбится Сашка. Я о славе думаю.
Тут солдатик и нарисовался. Я его не заметил сразу. Солдатик меня тянет за рукав, тянет и говорит — пройдемте, дорогой товарищ, вас сам комендант аэродрома к себе требует. Я о плохом не думаю, топаю за солдатиком. Забор, поверх колючка, калитка. Постучал солдатик. Открыли. Вошли мы внутрь. Кто ворота открывал — коротконогий, большелобый, чернявой наружности — хитро на меня прищурился. И я заподозрил недоброе, но было поздно — замки защелкнулись. Чернявый ключи в карман и меня не ласково, а повелительно приглашает в помещение пройти. Иду, к драке готовлюсь. Комната с зелеными стенами, стол, стул, пепельница — полная банка окурков. За столом человек с погонами капитана. Капитан глядит на меня подленько: носом водит — воздух нюхает. Я еще подумал, может, он гаишник бывший, штраф с меня за «употребление на борту воздушного транспорта» хочет взять. Но он, мягко говоря, удивляет меня совершенно: «Вы оправлялись в неположенном месте, мне вас придется задержать до выяснения». — «Ты чего дурак! — так прямо без обиняков и совершенно нецензурно говорю. — Ты белены, капитан, объелся или над твоей башкой сегодня преодолела звуковой барьер эскадрилья штурмовиков?!» Упала у меня планка: ору на этого подлого капитана, матюгами его крою, не стесняюсь. В это самое время чернявый вмешался: стал мне про понятия намекать, дескать, не по понятиям веду беседу: «На Кавказе нельзя про мать плохо говорить!» — «Да пошел ты!» — я ему. Он зубами скрежещет. Я еще ж вдогон — крыса тыловая! Капитан мои документы рассмотрел, теребит в руках: понял уже, что не на того нарвались. Журналисты!.. Беды можно накликать. Пытается успокоить меня: «Отпускаем вас, только больше не мочитесь в неположенном». Чернявый разошелся — биться зовет на двор. Я ему: «Езжай, гад, за хребет, там характер свой показывай, там быстро мозги твои тыловые выправят!» — «Туда за хребет, — кричит в ответ чернявый, слюной брызжет, — едут со всей России бандиты, чтобы мучить и убивать кавказский народ!»
Капитан на мне повис; я крою по маме, стараюсь, чтоб побольней зацепить — за самое живое кавказское! Чернявый рыдает от ненависти. Я рычу.
Отпустили меня.
Капитан оказался начальником гауптвахты — никаким не комендантом аэродрома, а чернявый — помощник его — сержант, осетин. Они таким способом на жизнь себе зарабатывали: хватали подпитых солдат, что с войны ехали домой, и вымогали у тех деньги. Им солдаты даже гранаты бросали в гаупвахту за забор. Да живучие оба были — как всякое дерьмо в человечьей плоти.
Сашка выслушал, что я нервно рассказал, когда меня выпустили, — серьезно на меня посмотрел и говорит: «А зря мы гранату выбросили, сейчас бы им и зашвырнули».
Сашка имел право, — Сашка на Первомайский бульвар с инженерной разведкой ходил, Сашке автомат доверяли. Сашка бросил бы гранату, если б пришлось. Сашка две войны пережил.
От Моздока на Капустиной «булочке», он так свою «Ниву» называл, покатились мы по полям-долам, а как проехали границу со Ставропольским краем, я говорю Капусте — стой! Прижалась «Нива» к обочине. Вылез я из машины: смотрю — Россия впереди. Упал я на колени и давай землю целовать. Здравствуй, говорю, мать Россия! Едем уже дальше, а Капуста меня и спрашивает: «Разве Осетия не Россия? И Чечня тоже Россия. Не просто ведь за нее воюют, и столько народу полегло в этой войне». — «Так-то оно так, — отвечаю, — но здесь наша русачья земля без примесей: где по-русски поют и плачут по-русски». Капуста свое гнет: «Нет „без примеси“ — все помешаны друг с дружкою: казаки с кумыками, евреи с кабардинцами, чеченцы с русскими, и осетины… Кавказ дело тонкое». На такой высокой ноте закончили мы спор. Но я все равно радовался, что по Ставрополью едем, хотя бы еще и потому, что подъезжали мы уже к Пятигорску.
В Пятигорске как-то сразу забылись все беды и горести: я сообщил в редакцию, что везу мальчика Сашу, что у него нет ноги. Главный редактор, милая — очень милая дама, вздыхала и печалилась. Мне казалось, что она тайно мною восхищается. Я взял самый дорогой номер — люкс с широченной кроватью и диваном в сиреневой гостиной. Сашка ходил по номеру: заглянул в холодильник, на балкон и в ванную комнату, потом сказал, что он будет спать на диване и осторожно присел на краешек.
Был пасмурный день, но нам казалось, что ярко светит солнце. Окна люкса выходили на Машук. Сашка показал на канатную дорогу — прокатимся?
Мы двигались наверх: я и Сашка. Пестиков не поехал. «Тыщу раз был». Сказал и закрылся в номере с пивом.
Поскрипывал и раскачивался подвесной трамвайчик. Мы летели над пропастью к вершине: Сашка, затаив дыхание, я, подставив лицо ветру из открытого окна. Вдруг раздался страшный скрежет. Пассажиры повалились друг на друга; вагончик качнулся и стал; мы зависли на высоте — на полпути к вершине Машука. Сашка страшно перепугался — вцепился в меня: жмурится и ни за что не хочет смотреть вниз.
В этот момент зазвонил мобильный телефон.
Звонил мой коллега — корреспондентище с небритым имиджем. Этот человек обладал качествами незаурядными, но, как бывает с людьми разносторонними творческими, самолюбие его было болезненно. Его признавали опытным военным журналистом; с его мнением считались все, даже главный редактор, милая — очень милая дама. После развала «Независимой» он ушел на «Чистую Кнопку», но долго оставался как бы сам по себе, вел авторскую военную программу. Я начинал свою карьеру в его программе, но предал его — не пошел за ним. Мне тогда поперло. Будущее меня не волновало. Но он знал, что произойдет в моем будущем. И не предупредил. Наверное, подумал, что я не поверю ему.
Мы висели над пропастью. Мы были так высоко.
— Ты хорошо подумал? — спрашивал меня голос из телефона.
Говорят с Машука в ясную погоду можно разглядеть двуглавый Эльбрус.
— Где он станет жить? Его родственники. Они живы? Ты знаешь, где их искать?
Или Казбек.
— Сколько ему лет? Он болен, он инвалид. Ответственность. Что ты будешь с ним делать, если не найдешь никого, кому бы он стал нужен?
Нет, Казбек во Владикавказе.
— Ты можешь об этом своем поступке
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!