Инкарнационный реализм Достоевского. В поисках Христа в Карамазовых - Пол Контино

Если третий сын Алеша — надежда России и «Христос среди Карамазовых», то Пол Контино — католик в стане американских исследователей Достоевского, со стажем не в одно десятилетие. Все, кто восхищается Полом и любит его, немного удивлены, как такое случилось. Достоевский презирал католиков (разумеется, он презирал не какую-то этническую или религиозную группу, но католицизм постоянно представлялся им в весьма нелестных проявлениях, таких как испанская инквизиция). Подобно Роуэну Уильямсу, автору книги о Достоевском, Контино придерживается менее догматического, более экуменического и ориентированного на дела взгляда на русского писателя. Во введении к своему труду, написанном для его издания в рамках серии, Уильямс размышляет о «нынешней книжной лихорадке враждебности по отношению к религиозной вере» и приходит к выводу, что авторы таких книг обычно обращают внимание не на то, что нужно. Они не воспринимают религиозную веру как одну из многих «систем смыслов» (включая те, которые мы, «не задумываясь, считаем наукой»), и все эти смыслы «похоже, оказывают на нас воздействие, позволяя нам видеть явления как связанные, а не происходящие сами по себе» [Williams 2008: VII–VIII]. Метафоры и творческое воображение используются во всех функциональных смысловых системах. В некоторых даже устанавливаются законы, хотя каждая система отличается по степени зависимости от количественных показателей и верифицируемости результатов. «Что, как правило, отсутствует в полемически заостренных антирелигиозных книгах, — отмечает Уильямс, — так это внимание к тому, что на самом деле делают и говорят религиозные люди»; то есть в них скрупулезно исследуется исключительно доктрина, которая необязательно может восприниматься ими как логичная, и игнорируется «арсенал возможностей», доступных человеку, решившему воспринимать и связывать явления между собой определенным образом.

Задачей этой книги об Алеше Карамазове стало внимательное изучение «арсенала возможностей» одной вымышленной личности. Как старательно подчеркивает Пол Контино в заключительном разделе седьмой главы, последовательно раскрывая нам события последнего из описанных в романе дней в жизни Алеши, судьба Илюши в романе ужасна и незаслуженна. Достоевский с ходу отвергает идею символически вписать ее в теодицею — рамки, излюбленные в романе братом Иваном и безжалостно им эстетизированные. «Теодицея придает ужасной, мучительной смерти рациональную цель», — пишет Контино. Такое невозможно и недопустимо. Вспомним мудрые слова, сказанные в «Лавре» старцем в Иерусалиме паломнику Арсению: «Знание — покой, а вера — движение». В модификации этой идеи, предложенной Контино, благоразумие, всегда направленное на постижение неизвестных конкретных деталей, должно быть «дальновидным» и в то же время «готовым к неожиданному». Контино толкует благоразумие по Фоме Аквинскому, я же, вслед за Денисом Тернером, называю ее «истинным желанием», поэтому позвольте мне закончить цитатой с более ранней страницы шедевра Аквината, где он подробно рассуждает о добродетелях: «Рассудительность есть знание о том, к чему стремиться и чего избегать», — пишет Фома, цитируя Блаженного Августина — позволяющее разуму рассуждать разумно, а воле — делать выбор [Фома Аквинский 2002–2015, II–II–II: 5]. Страсть и драматизм «Братьев Карамазовых» — а это и роман Достоевского, и его сценические воплощения-адаптации, и проявления его влияния в более поздней художественной литературе, от Лукаша до Водолазкина, — заключаются в том, что каждый персонаж медленно открывает для себя собственные истинные желания, знания, к чему стремиться и чего избегать, в общении с другими, за кого он несет ответственность. Дар Алеши, по мнению Контино, заключается в укреплении благоразумия путем милосердных деяний. Если эти другие вообще способны к личностному росту, они вырастут и примут этот дар.

Приложение I

Читатели-католики о «Братьях Карамазовых»

Мартин Шин: «В тот период очень, очень легкой ранимости я был в Париже, где встретил старого и очень дорогого друга, ставшего моим наставником; это был Терренс Малик, который жил в Париже чуть ли не на нелегальном положении. Думаю, он находился в том же процессе исканий, что и я. Но он увидел мою внутреннюю борьбу и стал моим духовным наставником, если не сказать больше. <…> [О]н постоянно подпитывал меня. Говорил: „Ну, Мартин, думаю, ты готов к этому“. И снабжал меня чтением. Мы обсуждали прочитанное. А затем он давал мне новую книгу. Думаю, последним этапом моих исканий стали „Братья Карамазовы“, вот. И они сработали. Зацепили меня так, как я и представить себе не мог. Я не спал ночами. Читал их целую неделю. В них было более 1000 страниц. [Смеется.] А закончил я их… нет, совершенно точно помню, первого мая, в Европе это большой праздник. Как наш День труда. И в тот день у меня был выходной. Я дочитал их накануне вечером и понял, что нужно что-то сделать с тем, что сидело внутри меня, держа меня на перепутье, найти дорогу, от которой будет зависеть моя жизнь. Нужно было ответить на вопрос: куда двигаться дальше? И я взял — жил я тогда на левом берегу — и дошел до маленькой католической церкви. Как я потом узнал, единственной во Франции, где все на английском. Той, где принял католичество Оскар Уайльд. Как потом выяснилось. [Смеется.] И я сказал: „Ну, кажется, я пришел куда надо“. Да, я вернулся в католичество, и это стало самым радостным событием в моей жизни, ведь я понял, что обрел самого себя. И, если уж говорить начистоту, за все эти годы эта радость никуда не делась. Мой медовый месяц продолжается. [Смеется.] Вот так-то»[345].

Дороти Дэй: «Порой жизнь так тяжела, что мы по глупости считаем себя мучениками, ибо нам кажется, что мы буквально разделяем страдания тех, кому служим. Полезно вспомнить — вобрать в наши болящие сердца — изречение отца Зосимы:

„Любовь деятельная сравнительно с мечтательною есть дело жестокое и устрашающее“»[346].

Томас Мёртон, из письма другому поэту-католику Чеславу Милошу: «Ответ — единственный ответ, который мне известен, это ответ, данный старцем Зосимой из „Братьев Карамазовых“: быть ответственным за всех, взять на себя всю вину, — но я не знаю, что это означает. Это звучит романтично, и я верю, что этот ответ правильный»[347].

Уокер Перси о «Братьях Карамазовых»: «Возможно, это лучший из всех когда-либо написанных романов»[348].

Ханс Кюнг о «Братьях Карамазовых», которых он называет «величайшим произведением» Достоевского: «Возможно, и здесь этот безупречно прозорливый с психологической и богословской точек зрения автор глубже других понял значение Иисуса» [Küng 1984: 142–143].

Малькольм Маггеридж: «Если бы вас попросили назвать книгу, способную дать современному неверующему четкое представление о том, что такое христианство, можно ли надеяться, что найдется такая, которая сделает это лучшее, чем „Братья Карамазовы“?»[349]

Романо Гвардини: «Понятие „народ“ служит для Достоевского воплощением всего истинного, глубинного, основного. Народ — это первозданная сфера человеческого бытия, уходящая