Гостья - Симона де Бовуар

– Весь вечер ты находила меня совершенно невыносимым, – с сожалением сказал он.

Он непроизвольно положил свою руку на ее. Ей удалось улыбнуться ему; она была тронута его заботой, но даже та нежность, которую он воскрешал в ней, не могла избавить ее от одинокой тоски.

– Отчасти ты правда был невыносим, – ответила она, взяв его за руку.

– Прости меня, я не совсем владел собой. – Он до того был взволнован тем, что огорчил ее, что, если бы только одна их любовь была поставлена под угрозу, Франсуаза обрела бы покой. – Я испортил тебе вечер, – продолжал он, – а ты так ему радовалась.

– Ничего не потеряно, – ответила Франсуаза и, сделав над собой усилие, добавила более веселым тоном: – У нас впереди еще есть время, здесь вполне приятно. – Она повернулась к Ксавьер: – Не правда ли, Поль не обманула, это хорошее место?

Ксавьер как-то странно рассмеялась.

– Вы не находите, что мы похожи на американских туристов, посещающих «Ночной Париж»? Мы устроились немного в стороне, чтобы не пачкаться, и смотрим, ни к чему не прикасаясь…

Лицо Пьера помрачнело.

– Как! Вам хотелось бы, чтобы мы щелкали пальцами и кричали: «Оле́!»?

Ксавьер пожала плечами.

– Чего бы вам хотелось? – спросил Пьер.

– Ничего мне не хотелось бы, – холодно отвечала Ксавьер. – Я говорю то, что есть.

Все повторялось сначала. От Ксавьер снова тяжелыми волнами исходила едкая, как кислота, ненависть; бесполезно было искать защиты от этого мучительного укуса, оставалось лишь терпеть и ждать, но у Франсуазы уже не хватало сил. Пьер не был таким покорным. Ксавьер его не пугала.

– Почему вдруг вы нас возненавидели? – строго спросил он.

Ксавьер разразилась пронзительным смехом.

– Ну нет, вы не станете опять начинать все сначала! – сказала она. Щеки ее пылали, губы судорожно сжались, казалось, она была в полном отчаянии. – Я провожу свое время не в ненависти к вам, я слушаю музыку.

– Вы нас ненавидите, – повторил Пьер.

– Вовсе нет, – отвечала Ксавьер. Она перевела дух. – Я не в первый раз удивляюсь тому, что вы находите удовольствие, глядя на вещи снаружи, словно это театральные декорации. – Коснувшись своей груди, она продолжала с пылкой улыбкой: – А я, я из плоти и крови, понимаете?

Пьер бросил на Франсуазу расстроенный взгляд, задумался, потом, казалось, сделал над собой усилие.

– Что случилось? – примирительным тоном спросил он.

– Ничего не случилось, – отвечала Ксавьер.

– Вы сочли, что мы образуем пару, – сказал Пьер.

Ксавьер посмотрела ему в глаза.

– Вот именно, – высокомерно произнесла она.

Франсуаза стиснула зубы, ее охватило свирепое желание ударить Ксавьер, растоптать ее. Она не один час терпеливо слушала ее диалоги с Пьером, а Ксавьер отказывала ей в праве обменяться с ним малейшим дружеским знаком! Это было слишком, так не могло продолжаться: она не станет больше этого выносить.

– Вы крайне несправедливы, – сердито сказал Пьер. – Если Франсуаза опечалилась, то из-за моего поведения в отношении вас. Я не думаю, что таковы отношения пары.

Ничего не ответив, Ксавьер наклонила голову вперед. За соседним столиком встала молодая женщина и начала хриплым голосом декламировать какое-то испанское стихотворение; воцарилось глубокое молчание, и все взгляды обратились к ней. Даже не понимая смысла слов, присутствующие были до глубины души захвачены ее страстной интонацией, ее лицом, преображенным волнующим пылом; стихотворение говорило о ненависти и смерти, быть может, и о надежде, и в этих всплесках и жалобах представала истерзанная Испания, и это находило отклик во всех сердцах. Огонь и кровь прогнали с улиц гитары, песни, яркие шали, цветы белоуса; танцевальные дома рухнули, и бомбы разорвали наполненные вином бурдюки; в теплой сладости вечеров скитались страх и голод. Песни фламенко, пьянящий вкус вин – все это было лишь похоронным воспоминанием об умершем пошлом. На мгновение Франсуаза, не отводя глаз от красных трагических губ, погрузилась в эти скорбные образы, которые пробудило суровое заклинание; душой и телом ей хотелось бы присоединиться к этим призывам, к этим сожалениям, прорывавшимся в таинственных звуках. Она повернула голову. О себе самой она могла больше не думать, но не забывала о сидевшей рядом Ксавьер. Та уже не смотрела на женщину, она устремила взгляд в пустоту; сигарета тлела в ее пальцах, и огонек почти касался ее кожи, а она этого вроде бы не замечала. Казалось, она пребывала в истерическом экстазе. Франсуаза провела рукой по лбу; она была в поту, атмосфера стала удушающей, и внутри у нее мысли пылали огнем. Это враждебное присутствие, которое только что обнаружилось в улыбке безумной, становилось все более близким, и не было возможности избежать его ужасающего разоблачения; день за днем, минуту за минутой Франсуаза уклонялась от опасности, но теперь все сбылось, она наконец наткнулась на то непреодолимое препятствие, которое под неопределенными формами предчувствовала с самого раннего детства: в маниакальном наслаждении Ксавьер, в ее ненависти и ревности воплощался скандал столь же чудовищный, столь же неотвратимый, как смерть. Рядом с Франсуазой и вместе с тем независимо от нее существовало нечто вроде приговора без права на помилование: возвышалось свободное, безусловное, непримиримое чужое сознание. Это было полнейшим отрицанием, как смерть, вечным отсутствием и вместе с тем волнующим противоречием. Такая бездна небытия могла стать воплощением существования для себя самой и заставить существовать себя во всей полноте; весь мир поглощался ею, и Франсуаза, навсегда лишавшаяся мира, сама растворялась в этой пустоте, бесконечные очертания которой не могли определиться ни словом и ни каким-либо изображением.

– Осторожнее, – сказал Пьер.

Наклонившись к Ксавьер, он взял из ее пальцев окурок, она взглянула на него, словно очнувшись от кошмара, потом посмотрела на Франсуазу. Внезапно она взяла за руки их обоих, ладони ее пылали. Франсуаза вздрогнула от прикосновения горячечных пальцев, сжавших ее пальцы. Ей хотелось отнять свою руку, отвернуться, заговорить с Пьером, но она не могла пошевелиться, прикованная к Ксавьер. Она с изумлением смотрела на это тело, позволявшее прикасаться к себе, и это прекрасное, доступное взгляду лицо, за которым скрывалось некое скандальное присутствие. Долгое время Ксавьер была только частью жизни Франсуазы. Внезапно она превратилась в единственную высшую реальность, а Франсуаза обладала теперь лишь бледным подобием некоего образа.

«Почему скорее она, а не я?» – с жаром подумала Франсуаза; а ведь стоило только слово сказать, стоило сказать лишь: «Это я». Но в это слово надо было поверить, надо было суметь выбрать себя. Не одну неделю Франсуаза была уже неспособна свести к безобидным испарениям ненависть, нежность, мысли Ксавьер; она позволила им впитаться в себя и сделала из себя добычу. По собственной воле, вопреки своему сопротивлению и протестам, она старалась уничтожить сама себя; на собственной истории она присутствовала как равнодушный свидетель, никогда не осмеливаясь утвердить себя, в то время как Ксавьер с головы до ног была живым самоутверждением. Она заставляла себя существовать с такой уверенной силой, что зачарованная Франсуаза увлеченно стала отдавать предпочтение ей в ущерб себе, уничтожая себя. Глазами Ксавьер она стала видеть места, людей, улыбки Пьера. Она дошла до того, что узнавала себя только через чувства, которые питала к ней Ксавьер, и вот теперь она стремилась смешаться с ней: но в этом невыносимом усилии она лишь с успехом истребляла себя.