Древняя Русь. Эпоха междоусобиц. От Ярославичей до Всеволода Большое Гнездо - Сергей Цветков

По своей жестокости эта летописная страница, пожалуй, не имеет себе равных во всей древнерусской литературе домонгольского периода585. Ремарка летописца: «се же списахом» указывает на то, что он имел перед глазами какой-то официальный документ, – по всей видимости, материалы церковного суда над Феодором586. Это, безусловно, повышает наше доверие к фактической основе летописного рассказа, к которой следует отнести: расхождение Андрея с Феодором по поводу поездки последнего в Киев; самовольное закрытие Феодором церквей во Владимире; истязание им «кротких людей» Ростовской земли; привлечение Феодора к митрополичьему суду и последующую расправу над ним. Однако неприкрытая страстность летописца, намеренная поляризация образов «христолюбивого князя Андрея» и «звероядного Феодорца» придают данному тексту черты злобного политического памфлета, требующего критического восприятия.

Прежде всего, нужно уточнить суть разногласий, возникших между владимирским князем и его ставленником. По мнению Андрея, поездка в Киев нужна была для окончательной легитимизации нахождения Феодора во главе владимирской епископии. Таким образом, Боголюбский хотел соблюсти все формальности, дабы иметь рядом с собой иерарха, чей святительский сан нельзя было бы поставить под сомнение (вообще правовая сторона церковных вопросов, которые Андрей затрагивал в ходе своей реформаторской деятельности, имела для него немаловажное значение – об этом можно судить по тому, что он скрепя сердце смирился с патриаршим запретом на учреждение митрополии во Владимире, хотя эта идея всецело владела им в течение десяти лет). Однако Феодор упорно отвергал необходимость переговоров с киевским митрополитом, видимо считая это бесполезной затеей (в чем оказался прозорливцем). Его доводы в споре с князем приводит Никоновская летопись: «Князю убо Андрею Боголюбскому зело прилежащу к нему с любовию и понужающе его, да идет в Киев к митрополиту; он же якоже поставлениа не восхоте от митрополита Киевскаго и всеа Руси, сице же и благословенна не восхоте, но глаголаше тако: «не митрополит мя поставил, но патриарх во Цареграде; да убо поставлен есмь и благословен на епископьство в Ростов и на прилежащие сей епископьи грады вселенским патриархом, да убо от кого ми другаго поставлениа и благословенна искати?» И тако беспечално седяше на столе епископьи Ростовскиа». То есть Феодор апеллировал к тому, что его хиротония в Константинополе, в обход киевского митрополита, фактически означала возвышение Ростовской епархии до положения автокефальной архиепископии, глава которой больше не обязан подчиняться киевскому церковному начальству.

Очевидно, что оба спорщика находились в плену иллюзий. Андрей тешил себя надеждой уломать киевского митрополита на благословение епископства Феодора, последний же мнил, что сможет повлиять на самого Боголюбского. Но все, чем Феодор подавлял и приводил в трепет более слабые натуры, конечно же не срабатывало на князе Андрее – тут, как говорится, нашла коса на камень. Наступил момент, когда «белого клобучка» без дальнейших дискуссий просто выдворили из города и в приказном порядке, быть может, под конвоем, отправили благословляться к митрополиту. Эта мера и позволила летописцам представить удаление Феодора из Владимира «изгнанием», хотя Андрей отсылал его в Киев, «добра ему хотящю».

Между тем обстановка в Киеве не благоприятствовала намерениям владимирского князя. После смерти в 1167 г. великого князя Ростислава Мстиславича на киевский стол взошел Мстислав Изяславич – давний враг Андрея Боголюбского. Тогда же на место скончавшегося митрополита Иоанна IV из Византии прибыл новопоставленный митрополит Константин II. То немногое, что о нем известно, характеризует его как жестокого и властного человека, полного решимости покончить с богословскими и кадровыми шатаниями внутри Русской церкви, не останавливаясь перед самыми крутыми мерами. Так, в 1168 г. он вступил в ученый спор с киево-печерским архимандритом Поликарпом, который, в согласии со Студийским уставом, принятым в обители еще со времен преподобного Феодосия, разрешил братии нарушать пост среды и пятка во все Господские и Богородичные праздники, дни нарочитых (особо прославленных) святых и в продолжение всей Пятидесятницы. Порицая это распоряжение, Константин утверждал, что не должно делать исключений ни для каких праздников, кроме Рождества Христова и Богоявления, но убедить Поликарпа не смог и тогда, несмотря на большую любовь к нему киевлян, попросту отправил упрямого архимандрита в заточение.

С привезенным в Киев Феодором митрополит обошелся еще более сурово. Владимирского епископа судили как лже-святителя, еретика и злодея (неизвестно, каким судом – соборным или митрополичьим). Самыми тяжелыми обвинениями против него, судя по летописным известиям, были следующие:

1) Грубейшее нарушение канонического права, выразившееся в узурпации епископской власти и неподчинении церковным властям. Здесь вина Феодора была очевидна, хотя немалая доля ответственности лежала и на Луке Хризоверге, рукоположившем его в епископы противно тем самым «священным и божественным правилам и уставам», которыми он тыкал в глаза Андрею Боголюбскому, которые он якобы так боялся нарушить и согласно которым именно митрополит, а не патриарх «избирает и ставит под ним сущих епископов».

2) Еретические взгляды и мнения: «хулу измолви на святую Богородицю» (Лаврентьевская летопись); «гордостию взимашеся, и неподобное глаголаше, и закон божественый укори, и на самого Господа Бога и на пречистую Богородицу хулу изглагола» (Никоновская летопись). В чем именно заключалась эта «хула», летописцы благочестиво умалчивают (уклончивость древнерусских источников в подобного рода вопросах хорошо знакома специалистам). Однако слово «хула» в связи с культом Богородицы неоднократно встречается и в других древнерусских текстах, так что в данном случае его можно рассматривать в качестве «гипертекстовой ссылки» на известную богословскую проблему, сильно волновавшую людей Средневековья. По мнению Н.И. Зубова, «анализ лексики древнерусских памятников позволяет… считать, что Феодорец уклонился от одного из центральных богословских догматов – от догмата о непорочности и девстве Богородицы… Речь идет, таким образом, об известной христологической полемике по поводу того, считать ли Богородицу Богородицей или же человеко-родицей, и о ереси арианского или несторианского толка: последняя считала Матерь Божью именно человекородицей»587. В связи с этим можно также отметить, что примерно в то же время туровский епископ Кирилл пишет «Слово на похвалу 318 святых отцов», направленное против арианства. Вероятно также, что на суде Феодору припомнили и его либеральные воззрения на посты в среду и пяток, и нарушение им 48-го правила Трулльского собора о необходимости соблюдения епископами обета безбрачия.

3) Интердикт, наложенный на Успенский собор и другие владимирские храмы: «Церкви все в Володимери повеле затворити и ключе церковный взя, и не бысть ни звоненья, ни пенья по всему граду и в сборней церкви, в ней же чюдотворная мати Божия и ина всяка святыни Ея…» Обвинители «лжаго владыки» предпочли не вспоминать, что для прославления иконы Богоматери Владимирской Феодор сделал неизмеримо больше, чем все они, вместе взятые. Какую цель преследовал «белый клобучок», закрывая церкви во Владимире (а согласно показанию Никоновской летописи, «и по другим градом и властем»), и против кого была направлена эта весьма радикальная по тем временам мера, – все эти вопросы повисают в воздухе. Самое распространенное объяснение гласит, что это был последний довод Феодора в его затянувшемся споре с Андреем, отчаянный протест против поездки в Киев. Но по свидетельству Никоновской летописи, князь вмешался в происходящее в последнюю очередь и лишь после обращения к нему «людей», которые и были главными пострадавшими от Феодорова самоуправства: «Того же лета оскорбишася и опечалишася вси людие, и придоша все к великому князю Андрею Юрьевичю Боголюбьскому о бедах и о напастех своих плачюще; он же посла к Феодору епископу глаголя сице: «Аюдие вси скорбят и плачють, и удобно ти есть престати от гнева и преложитися на кротость и милость; и се убо вся церкви затворил еси, и не суть в них пениа, и чюдотворный образ пречистыа Богородици заключил еси». При таком освещении событий интердикт Феодора выглядит скорее как чрезвычайный способ воздействия на мирян и, вероятно, также на часть клира Ростово-Суздальской земли, которые сомневались в законности его пребывания на ростовской кафедре. В.Н. Татищев именно так и трактовал поведение «белого клобучка», сообщая, между прочим, неизвестные по другим источникам сведения, что митрополит Константин писал к игуменам и пресвитерам Ростовской епархии, чтобы они не признавали Феодора за епископа и не служили с ним, пока тот не примет благословения у Святой Софии киевской; послание это произвело свое действие, и не только духовные, но и миряне перестали брать благословение у Феодора. Наконец, возможно и третье объяснение: Феодор мог закрыть церкви для того, чтобы помешать ловкому Леону «перехватить» ростовский стол во время его отсутствия во Владимире.