Тайные дневники Шарлотты Бронте - Сири Джеймс

— Мистер Николлс.

Он остановился, повернулся и посмотрел мне в глаза. Его лицо окаменело.

— Мисс Бронте.

Было мучительно холодно; я дрожала и не знала, с чего начать.

— Мне очень жаль, что так получилось, — наконец сказала я, — и жаль, что вы оставляете должность и собираетесь покинуть страну.

Мгновение он молчал, затем сдавленным голосом пробормотал:

— Действительно жаль?

— Да. Жизнь полна печали и неизвестности, мистер Николлс, но в ней довольно и радости. Австралия на другом конце света, добираться туда долго и опасно. Сэр, я уверена, что счастье ждет вас в Англии, надо только собраться с силами.

Повисла неловкая пауза.

— Спасибо, мисс Бронте, — тихо промолвил викарий. — Вы замерзли. Идите, не то заболеете. Доброго дня.

Он коснулся шляпы кончиками пальцев и быстро зашагал к калитке. Флосси семенил рядом по тропинке через заиндевелые поля. Я побежала обратно в дом, с горечью сознавая, что больше ничем не могу облегчить его страдания.

Наша краткая беседа, по-видимому, заронила в сердце мистера Николлса искру новой надежды, поскольку на следующий день он написал папе, прося разрешения остаться на службе. Отец заявил, что примет мистера Николлса обратно, если тот даст письменное обещание «никогда больше не поднимать оскорбительную тему» в разговоре с ним или со мной. На это мистер Николлс явно не был готов. Я отправилась в Лондон внести правки в корректуру «Городка». К моему огорчению, мужчины тем временем продолжали обмениваться резкими посланиями. Когда я вернулась домой, выяснилось, что, хотя мистер Николлс передумал эмигрировать в Австралию, он по-прежнему настаивал на отъезде и письменно уведомил о своем намерении выполнять обязательства викария Хауорта лишь до конца мая.

С болью в сердце я поняла, что его отъезд весьма опечалит меня.

Пока разворачивалась эта драма, появились первые рецензии на «Городок». В целом они были весьма благоприятны, не считая пары резких замечаний от людей, которых я считала друзьями; их вызвала скорее моя жизнь, отражение которой они увидели в романе, нежели сам роман. Папа осыпал меня похвалами, но они не радовали меня. Отцовский энтузиазм представлялся всего лишь способом отвлечь меня от мыслей о браке и заставить сосредоточиться на том, что он ценил намного выше: на карьере.

Последующие месяцы запомнились мне тлеющей враждой между мистером Николлсом и отцом. Викарий стал таким мрачным и замкнутым, что жители деревни начали опасаться его. Порой мне казалось, что, будь он при смерти, он не услышал бы ни единого доброго слова. Он исправно выполнял свои обязанности, но после мрачно сидел в комнате, избегая людей, не ища наперсников и почти не общаясь со своими друзьями, когда те приходили его навестить. Если честно, от этого мое уважение к нему возросло еще больше. Я была бы крайне унижена, если бы он стал поносить меня, подобно тому, как мой отец безрассудно и сурово поносил его.

Мне было неизвестно, таится ли на дне огорчения викария подлинное чувство или только едкая злоба и сокрушительное разочарование. Откуда мне было знать? Как ни странно, но за годы знакомства с мистером Николлсом я даже не приблизилась к тому, чтобы понять его, проникнуть ему в душу. Всякий раз как я убеждала себя, что должна бросить вызов отцу и дать мистеру Николлсу второй шанс, он проявлял себя настолько отвратительно — кидал на меня суровые взгляды, вступал в самый упорный и бессмысленный спор со школьным инспектором, выходил из себя, когда приезжал епископ, — что оживали мои прежние, неблагоприятные впечатления. Однажды вечером во время визита епископа, когда мистер Николлс остановился в коридоре, я улизнула и побежала наверх. По словам Марты, при виде моего маневра мистер Николлс посмотрел так жутко и хмуро, что она до смерти перепугалась. Поднявшись, я немедленно исполнилась раскаяния и сожаления о собственной трусости.

Я верила, что викарий — хороший человек, который перенес много страданий по моей вине; так почему я не могла облегчить его боль? Что заставляло меня быть такой равнодушной? Отвергая его, я теряла бриллиант чистейшей воды, самое драгоценное, что способна подарить мне жизнь, — неподдельное чувство? Или же спасалась от ярма угрюмого нрава?

Весной случилось событие, положившее конец моим сомнениям относительно истинности чувств мистера Николлса ко мне.

Пятнадцатого мая, в Пятидесятницу, я собиралась приобщиться святых тайн. Папа болел и остался дома. Сидя на семейной скамье, я испытала укол сожаления при мысли, что это, возможно, последняя служба мистера Николлса в нашей церкви, последние его часы в качестве члена нашего прихода. Судя по всему, мистер Николлс сознавал это не менее остро; когда он явился перед собравшимися и на мгновение встретился со мной взглядом, лицо его исказилось горем, он вступил с собой в борьбу… дрогнул… и утратил самообладание. Бледный, дрожащий и безмолвный он стоял передо мной и остальными прихожанами. Джозеф Редман, приходский клерк, что-то прошептал ему. Мистер Николлс сделал над собой огромное усилие и со слезами на глазах и большим трудом провел службу, едва бормоча и запинаясь.

О! Какая мука сдавила мне грудь! Никогда я не видела более жестокой схватки с душевным волнением. Внезапно все взгляды обратились ко мне: несомненно, люди угадали причину подобного расстройства. Женщины начали всхлипывать, паства всем сердцем обратилась к викарию; я не сумела сдержаться и тоже заплакала.

Вся накопившаяся неприязнь к мистеру Николлсу, казалось, растаяла в последнюю неделю его пребывания. Прихожане поднесли ему красивые именные золотые часы, устроив собрание в его честь — собрание, на котором папа блистал своим отсутствием. Мне казалось, что неумолимый поток несет мою жизнь по узкому руслу, швыряя о камни. Мистер Николлс уезжал по моей вине, и я ничего не могла поделать.

В последний вечер в Хауорте мистер Николлс зашел в пасторат попрощаться и передать отцу бразды правления народной школой. В столовой, моем излюбленном месте, Марта и двое рабочих занимались весенней уборкой, так что мистер Николлс не мог найти меня там, даже если бы захотел. Я ждала на кухне, не желая подниматься в кабинет и говорить с ним в папином присутствии; до самого последнего мгновения мне казалось, что лучше бы нам вовсе не встречаться. Но когда входная дверь захлопнулась, я подбежала к окну и увидела, что мистер Николлс прислонился к садовой калитке, содрогаясь от боли и рыдая, как никто не рыдал на моих глазах. Мое сердце перевернулось; в горле застрял комок; глаза наполнились внезапными слезами.

Набравшись смелости, я выбежала на улицу, дрожащая и несчастная, и направилась прямо к нему. Несколько мгновений мы стояли в молчании, охваченные горем. Я не знала, что сказать. Мне не хотелось, чтобы он покидал нас, но в сложившихся обстоятельствах нечестно было дарить ему ложную надежду, и потому я не могла просить его остаться.

— Мне очень жаль, — наконец выдавила я. — Я буду скучать по вам.

Он поднял на меня глаза, которые даже сейчас, в сложную минуту, были полны непритворной любви.