Империй. Люструм. Диктатор - Роберт Харрис

грамоту с требованием оказывать сенатору всяческую помощь в пределах провинции.

Оказавшись в плену снегопадов, сатурналии мы провели в доме Пизона, и я заметил, что чем больше времени наместник проводит рядом с Цицероном, тем больше он подпадает под воздействие его ума и обаяния. Однажды вечером, после обильных возлияний, Пизон похлопал высокого гостя по плечу и объявил:

— Цицерон, ты, оказывается, хороший человек! Гораздо лучше, чем я о тебе думал! Лично я хотел бы, чтобы ты стал консулом. Жаль только, что этого никогда не случится.

Цицерон не смог скрыть своего удивления.

— А что заставляет тебя так думать? — спросил он.

— Аристократы ни за что не станут на твою сторону, а в их распоряжении слишком много голосов.

— Да, они весьма влиятельны, — признал Цицерон, — но я опираюсь на поддержку Помпея.

Пизон согнулся от смеха.

— Что она тебе даст? — воскликнул он, отсмеявшись. — Во-первых, он сейчас находится на другом краю света, а во-вторых — разве ты еще не заметил? — кроме самого себя, Помпей никогда и никому не помогает. Знаешь, за кем бы я приглядывал, будь я на твоем месте?

— За Катилиной?

— Да, и за ним тоже. Но кого тебе следует опасаться особо, так это Антония Гибриды.

— Но ведь он глупец!

— Цицерон, ты меня разочаровываешь. Когда это глупость мешала участвовать в государственных делах? Попомни мое слово: знать поставит именно на Гибриду, а вы с Катилиной станете сражаться за должность второго консула. Что касается Помпея, то на его помощь можешь не рассчитывать.

Цицерон беззаботно улыбнулся, но слова Пизона, видимо, достигли цели. Лишь только снегопады прекратились, мы поспешили в Рим так быстро, как было возможно.

Мы добрались до дома к середине января и с облегчением убедились в том, что все в порядке. Цицерон вновь стал усердным судебным защитником, а те, кто помогал ему на выборах, опять принялись собираться на еженедельные совещания под руководством Квинта. Нам, правда, не хватало молодого Целия, но его отсутствие более чем возмещалось появлениями Аттика, который, прожив двадцать лет в Греции, навсегда вернулся в Рим.

Об Аттике я хочу рассказать подробнее. До этого времени я лишь догадывался о том, какое важное место он занимал в жизни Цицерона, и, конечно, не мог предполагать, насколько полезен он окажется в будущем. И без того богатый, он незадолго до этого унаследовал чудесный дом на Квиринальском холме и в придачу — двадцать миллионов сестерциев. Все это оставил Аттику его дядя, Квинт Цецилий, один из самых свирепых и ненавистных римлянам ростовщиков. То, что Аттик сумел сохранить добрые отношения с этим старым нелюдимом, красноречиво говорит о его покладистости. Кто-то может решить, что с его стороны это было расчетливое подхалимство, и ошибется. Такова была жизненная философия Аттика — никогда и ни с кем не портить отношений. Он являлся верным последователем Эпикура, полагавшего, что «удовольствие есть начало и конец счастливой жизни». Должен заметить, что Аттик являлся эпикурейцем не в общепринятом — и ошибочном — смысле, подразумевающем лишь стремление к роскоши. Он постиг истинную суть эпикурейства, которую греки называли словом «атараксия»: невозмутимость и полное душевное спокойствие, рассматриваемое как источник блаженства.

Аттик избегал любых споров и неприятных разговоров (стоит ли говорить, что он не был женат), предпочитая днем предаваться философским размышлениям, а вечерами ужинать со своими учеными друзьями. Он полагал, что к такой жизни стремятся все, вот только, как однажды заметил Цицерон, забывал, что не все наследуют огромное состояние. Аттик даже и не думал заниматься государственными делами, тягостными и опасными, но при этом, стараясь избежать неприятностей в будущем, усердно обхаживал всех аристократов, которые оказывались в Афинах (за двадцать лет их там побывало целое стадо), преподнося каждому древо его рода, искусно разукрашенное Аттиковыми рабами. Кроме того, Аттик весьма умело распоряжался деньгами. Короче говоря, мир еще не знал человека, бездельничавшего так неистово, как Тит Помпоний Аттик.

Аттик был на три года старше Цицерона, который, должен признать, испытывал по отношению к нему что-то вроде благоговейного страха. Кто может с легкостью войти в высшее общество, как не блестяще образованный богач, к тому же холостяк, который в сорок с небольшим лет больше всего занят родословными и может рассказать хозяину дома о его предках до десятого колена! То был бесценный источник сведений о настроениях в обществе, и именно от Аттика Цицерон узнал, как решительно ему преграждают путь к консульству.

Сначала Аттик узнал за ужином от своей приятельницы Сервилии, единоутробной сестры Катона, о том, что аристократы действительно проталкивают Антония Гибриду в консулы. Через несколько недель Аттик передал Цицерону слова Гортензия, с которым он тоже водил знакомство: тот проговорился, что на консульских выборах Гибрида и Катилина будут выдвигаться вместе. Цицерон попытался обратить все в шутку, заявив: «Двойная мишень в два раза больше обычной, значит в нее в два раза легче попасть». Но на самом деле это был серьезный удар, и я видел, что Цицерон потрясен. Ведь у него самого еще не было сотоварища, и найти такого человека было очень непросто.

Но по-настоящему скверные новости ожидали нас поздней весной, после сенатских каникул. Аттик сообщил, что должен срочно увидеться с обоими братьями Цицеронами, поэтому сразу же после закрытия суда мы втроем отправились к нему. Его дом, расположенный неподалеку от храма Стрении, был образцовым жилищем холостяка — небольшой, но с прекрасными видами на город, открывавшимися из всех окон, особенно из библиотеки, которую Аттик сделал украшением своего обиталища. Вдоль ее стен стояли бюсты великих мыслителей и много мягких кушеток. Это было сделано с умыслом. У Аттика имелось железное правило: он не давал книги с собой никому, даже самым близким друзьям, но любой мог прийти к нему в библиотеку и, удобно устроившись на кушетке, читать свитки или даже делать копии. Именно здесь, рядом с мраморной головой Аристотеля, мы обнаружили Аттика, одетого в свободную греческую тунику. Он читал, если мне не изменяет память, «Kuriai doxai» — «Главные мысли» Эпикура.

Не теряя времени даром, он сразу перешел к сути дела:

— Вчера вечером я был на ужине в доме Метелла Целера и дамы Клодии, и среди прочих гостей присутствовал не кто иной, как… Ту-ту-ту-ту-у-у!!! — Он изобразил звук фанфар. — Публий Корнелий Лентул Сура!

— Святые небеса! — улыбнулся Цицерон. — Ну и общество!

— Известно ли тебе, что Лентул пытается вернуться во власть, участвуя этим летом в преторских выборах?

— Правда? — Цицерон задумчиво нахмурил брови и почесал лоб. — Они с Катилиной — не разлей вода и, вероятно, вступили в сговор.