Генрих IV - Василий Балакин

Пока шло следствие по делу о заговоре, королева торжествовала, полагая, что одержала победу над соперницей, но это была лишь иллюзия. Король не только тайком навещал Генриетту, но и поселил в Лувре новую фаворитку, Жаклин де Бюэль, которой пожаловал титул графини де Море. Эта мнимая простушка потребовала 30 тысяч ливров, прежде чем уступить натиску короля. Дабы обеспечить ей общественное положение, Генрих IV повторил прием, примененный им в отношении Габриели д’Эстре: мадемуазель де Бюэль была выдана замуж за некоего Арле-Шанваллона, сына бывшего любовника королевы Марго. Вечером дня свадьбы он торжественно был приведен к брачному ложу, после чего супруга незамедлительно отправила его в отведенное для него помещение, а место подле новобрачной занял король. На сей раз Мария Медичи повела себя менее агрессивно, нежели обычно, надеясь, что Жаклин де Бюэль окончательно избавит ее от Генриетты д’Антраг, но опять ошиблась. Король продолжал отношения с Жаклин, не порывая с Генриеттой. Эти две адюльтерные связи не помешали ему завести третью любовную интрижку на стороне: он увлекся Шарлоттой дез Эссар, которая родила ему двоих девочек-близняшек. Но, не довольствуясь этими тремя официальными метрессами, он вступал в многочисленные мимолетные связи, из которых история сохранила два имени: мадам де Сурди, герцогиня де Невер, и мадемуазель Келен, герцогиня де Монпансье.

Как раз в то время вернулась в Париж из своего заточения в Юссоне королева Марго, заслужившая признательность бывшего супруга тем, что своевременно донесла на графа д’Оверня. Она оказывала подобающие знаки уважения Мария Медичи и стала ей доброй компаньонкой. Генрих IV тоже забыл прежние обиды и рассматривал свою первую жену как верную подругу, хотя она, несмотря на возраст и чрезмерную полноту, умудрялась продолжать ставшие для нее обычными любовные похождения, находя себе все более молодых любовников.

Правда, король не мог упрекнуть ее в этом, поскольку у него самого сексуальность приобрела совершенно болезненный характер. Как-то раз, приударив за фрейлиной Марии Медичи, Генрих IV натолкнулся на решительное сопротивление. Дабы спасти свою фрейлину, Мария хотела удалить ее от королевского двора, чем до невозможности раздосадовала супруга. Вне себя от ярости, Генрих IV пригрозил ей, что если она отошлет фрейлину, то он саму ее выдворит из Франции, отошлет назад в Италию «вместе с четой Кончини». Вконец обезумевший от полового бешенства, он, наверное, так и сделал бы, если бы не Сюлли. Министру пришлось вмешаться, дабы спасти от этого «спасителя» Франции интересы королевских детей и самого королевства, которое в случае подобного скандала подверглось бы серьезной угрозе.

Что же касается королевского потомства, то оно получало весьма странное воспитание, поскольку Генрих IV решил воспитывать бастардов вместе с законными детьми, устроив в Лувре своеобразный «детский сад». В нарушение всех правил приличия вместе росли его дети от пяти разных матерей: шесть Марии Медичи, трое Габриели д’Эстре, двое Генриетты д’Антраг, один сын Жаклин де Бюэль и две дочери Шарлотты дез Эссар. Мария Медичи была решительно против того, чтобы ее законные дети воспитывались вместе с «детьми шлюх». Самоуверенная Генриетта д’Антраг, в свою очередь, с присущей ей наглостью заявляла, что не хочет, чтобы ее сын-дофин воспитывался вместе с бастардами «флорентийки». К тому же дети от разных матерей плохо ладили друг с другом. Будущий Людовик XIII считал себя существом высшего порядка, третируя детей Габриели д’Эстре как «собачью породу», а про сына Жаклин де Бюэль говорил такое, что невозможно повторить в приличном обществе (характеристика «он хуже моего г…на» была из числа наиболее невинных). Так в каком же обществе находились сами дети Генриха IV?

Раймон Риттер, специально изучавший частную жизнь этого монарха, в книге «Генрих IV собственной персоной» отмечал, что в его действиях по отношению к своим детям можно выявить такую непристойность, которая, будучи ужасной сама по себе, предстает совершенно возмутительной в поведении отца. Невольно напрашивается вопрос: не являлась ли эта непристойность инстинктивным выходом сексуальной озабоченности стареющего фавна? В сущности, это явление было скорее физиологического, а возможно и патологического свойства, нежели чисто психологического — особенно, если вспомнить пристрастие сладострастного полового разбойника к молоденьким, желательно невинным девушкам, дошедшее до предела на последней стадии его жизненного пути и любовной карьеры.

Так не утолял ли Генрих IV бессознательно одно из самых тайных проявлений своей ненасытной чувственности, граничившей с развратом, внушая детям в ответ на свойственное им первое плотское любопытство похотливые образы и развращая таким чудовищным образом детские души? Не приходится удивляться тому, что малолетний принц, будущий Людовик XIII, наигравшись «в очень личные игры» в кровати со своим отцом, начинал произносить новые слова и говорить вещи постыдные и непристойные, сообщая, что «эта штуковина» у его папы гораздо длиннее, чем у него, что она «вот такая длинная», и показывая при этом половину своей вытянутой руки.

Если, как утверждают физиономисты, душа откладывает свой след на лице человека в течение всей его жизни, то нет ничего удивительного в том, что физиономия Генриха Наваррского к концу жизни приобрела обличие фавна, сатира, в засаде выслеживающего юных нимф. Даже с учетом того, что дело происходило во времена, отличавшиеся грубостью нравов («галантный век» был еще впереди), аномалии поведения Генриха IV в сексуальной области шокировали многих людей, которые, не будучи ни протестантами-пуританами, ни католиками-ортодоксами, тем не менее считали, что король обязан знать меру во всех своих поступках.

Приближенные Генриха IV хорошо изучили этого сластолюбца. Они знали, что если у него возникло желание овладеть женским телом, то для него ничто больше не существовало, и ни его интересы, ни чувство долга не заставили бы его унять свою страсть. Всю свою жизнь он шел на поводу у собственных любовниц, которым достаточно было не пустить его к себе в постель, чтобы добиться всего, что они желали. Случаи отказа от первейшего долга ради удовлетворения своих сексуальных позывов не раз бывали в жизни Генриха IV, о чем уже ранее говорилось. Более того, иногда он внезапно покидал заседание Королевского совета, чтобы «расслабиться» в объятиях какой-нибудь сговорчивой, не заставлявшей долго упрашивать себя красотки. А совет тем временем терпеливо ждал возвращения любвеобильного венценосца.

Ему было незнакомо понятие королевской чести. Любовницы бесстыдно изменяли ему, например, как сообщает в своем донесении великому герцогу Тосканскому Фердинанду Медичи его посланник в Париже Бончиани, Габриель д’Эстре — с герцогом де Бельгардом, а иногда и с одним или двумя простыми охранниками в течение одной ночи. Это нисколько не смущало Беарнца — возможно, даже разжигало его аппетит! Он оставался столь же равнодушным, узнав о неверности Генриетты д’Антраг, нагло изменявшей ему с принцем де Жуанвилем из семейства Гизов. А между тем ради нее Генрих IV истратил огромные суммы, предназначенные на содержание своих солдат, воевавших с испанцами. Лишенные довольствия, эти полки подняли мятеж, и все это приводило в отчаяние преданного Сюлли, бессильного что-либо изменить.

Учитывая, сколь беспорядочна была семейная жизнь Генриха IV и насколько дурной пример подавал он придворным, в этом отношении охотно следовавшим за своим сувереном, не покажется слишком суровым отзыв флорентийского посла: «Воистину, видал ли кто-нибудь нечто более похожее на бордель, чем этот двор?» Увы, тосканскому дипломату нечего возразить, ибо до конца своих дней Генрих IV шел на поводу у своей неуемной похоти, то и дело заводившей на край пропасти не только его самого, но и страну, спасителем которой его считают благодарные потомки.