Беззвездное море - Эрин Моргенштерн

Как все случилось, в точности он не помнит. Пол пошел трещинами, и вдруг пола не стало, один лишь грохочущий хаос.

Помнит он выражение лица Закери, отражавшее, вероятно, его собственное. Смесь изумления, замешательства и ужаса. А потом и это пропало, в долю секунды. Даже меньше.

Все было бы еще страньше, выражаясь Алисиным языком, если бы не ощущение почти уже привычки, словно он падает уже с год, и только сейчас это воплотилось буквально.

А может быть, он всегда падал.

Совсем уже непонятно, где верх, где низ. От свободного падения кружится голова, и грудь, кажется, разорвется, если он вспомнит, как дышать, но процесс дыхания ощущается как тяжелый труд. Я, верно, приближаюсь к центру земли, снова вослед Алисе думает он.

Затем вспыхивает свет в направлении, которое, скорее всего, надо считать низом. Свет тусклый, но приближается он быстрей, чем это, казалось бы, возможно.

Мысли путаются в его голове, их слишком много, чтобы сосредоточиться на одной, как будто они соперничают наперебой, которой из них стать последней. Да, раз уж ему суждено умереть, надо было сообразить пораньше начать собирать свои последние мысли. Думает он о Закери и сожалеет о многом, что не сказал и не сделал. О книгах сожалеет, которые не прочел. Об историях, которые не рассказал. О решениях, которых не принял.

Думает он и о той ночи с Мирабель, которая все изменила, и насчет этого не уверен, что сожалеет, даже сейчас.

Раньше Дориан надеялся, что успеет определиться, во что он верит, прежде чем все закончится, но вот, не успел.

Свет под ногами у него разгорается ярче. Он падает в расщелину, основание которой сияет. Мысли приходят вспышками. Образами и ощущениями. Тротуар многолюдный, желтые такси. Книги, которые надежней людей. Гостиничные номера, аэропорты и Розовый зал в Нью-Йоркской публичной библиотеке. А вот он сам, стоит на снегу, смотрит на свое будущее в витрину бара. Сова в короне. Позолоченный бальный зал. Почти поцелуй.

Последняя мысль, которая приходит ему в голову, прежде чем он достигнет сияющего дна (и при этом он силится развернуться так, чтобы попасть в него сначала босыми ногами), мысль, которая побеждает в соревновании за место последней в процессе долгого, вдумчивого падения: Может быть, Беззвездное море – это все-таки не просто детская сказка на ночь.

Может, там, внизу, под ним окажется вода.

Но когда падение завершилось и Дориан шлепается в Беззвездное море, становится ясно, что никакая это не вода.

Это мед.

Закери Эзра Роулинс во все глаза смотрит на Мирабель, которая, поразительное дело, стоит в дверном проеме. Она вся в пыли, в каменной пудре, и одежда, и волосы. Один рукав рубашки разорван по всей длине. Костяшки пальцев разбиты в кровь, по шее стекает красная струйка, но в остальном она, в общем, цела.

Мирабель спускает на пол рыжего кота. Тот трется о ее ноги, а потом отправляется вылизываться в любимое кресло.

Хранитель бормочет что-то невнятное и, не отрывая от нее глаз, идет к ней неверными шагами, лавируя между книг.

Глядя, как они смотрят друг на друга, Закери чувствует, что внедрился без спросу на территорию чужой любовной истории.

Хранитель же, добравшись до Мирабель, обнимает ее с такой нежностью, что Закери отворачивается и снова оказывается лицом к картине, так что остается только закрыть глаза. Его охватывает, остро и сильно, вплоть до нехватки воздуха в легких, понимание, что это значит, – терять, находить и снова терять, все снова и снова.

– На это времени нет.

Повернувшись на голос Мирабель, Закери видит, как она возвращается в кабинет, и Хранитель – за ней.

Закери, поколебавшись, следует за ними. Он топчется в дверях, наблюдая, как Мирабель ногой подталкивает кресло от письменного стола к камину. Одна из банок, что стоят на каминной полке, опрокидывается, разбрасывая ключи.

– Ты не верил, что у меня есть план, – говорит Мирабель, взбираясь на сиденье. – План был всегда, люди работали над ним веками. Просто были некоторые, ну, осложнения. Так ты идешь, Эзра? – спрашивает она, не глядя на Закери.

– Куда? – спрашивает Закери в тот самый момент, как Хранитель произносит:

– Куда это вы собрались?

– Нам надо спасать дружка Эзры, ведь очевидно, что именно этим мы все время и занимаемся, – поясняет Хранителю Мирабель.

Она сдергивает меч с его держателя над камином. Еще одна банка падает с полки, так же рассыпая ключи.

– Мирабель! – протестует Хранитель, но, по-прежнему стоя на кресле, она вскидывает и направляет на него меч. По ее хватке ясно, что с оружием она управляться умеет.

– Сделай милость, прекрати свои уговоры, – произносит она так, что это и остережение, и просьба. – Я люблю тебя, но сидеть здесь и ждать, когда эта история переменится, не буду. Я сама добьюсь перемен. – Эта речь сопровождается взглядом в упор, который сосредоточен на кончике острия, и после долгой бессловесной перепалки она опускает меч и подает его Закери. – Вот, возьми это.

– “Опасно идти одному”, – принимая меч, отзывается он старым игровым мемом, адресуясь при этом отчасти Мирабель, отчасти себе и отчасти мечу. Меч тонкий, прямой, обоюдоострый и выглядит так, словно место ему в музее, и, собственно, там он последнее время и был, в известном смысле. Чем Гавань не музей? Эфес украшен сложным орнаментом из спиралей, а кожа на рукояти изношена, и по ней видно, что руки многих людей держали меч на его веку. Он все еще остр – и тяжелее, чем кажется.

Это тот же меч, с которым Закери на картине, хотя там он лучше отполирован.

– Мне надо переодеться, – говорит Мирабель, спрыгивая с кресла, и, хмурясь на разорванный рукав, принимается отряхивать с себя пыль. – Встречаемся через минуту у лифта, хорошо, Эзра?

После чего уходит, не дожидаясь ответа и ни слова Хранителю не сказав.

Тот долго смотрит ей вслед в дверной проем, хотя Мирабель там уже нет.

– Значит, пират – это вы, – констатирует Закери. А все истории – это одна и та же история. – Из подземелья. Из книги. – Хранитель на эти слова оборачивается, смотрит на Закери. – А Мирабель – это та девушка, которая вас спасла.

– Это было очень давно, – вздыхает Хранитель. – В той, прежней Гавани. И “пират” – это неточно переведено. Правильней было бы “плут”. Меня звали “Капитан Гавани”, пока не решили, что Гавани капитаны без надобности.

– И что случилось? – спрашивает Закери.

Он думает об этом с тех самых пор, как впервые прочел “Сладостные печали”. История не могла так закончиться.

Это же очевидно.

– Мы не ушли далеко. Они казнили ее у меня на глазах. Утопили в Беззвездном море.

Он протягивает унизанную кольцами руку и кладет ладонь на лоб Закери, и это прикосновение кого-то – или чего-то – до такой степени древнего, что и вообразить невозможно. Пульсируя, покалывая кожу, ощущение распространяется волнами от головы вниз к пальцам ног.