Скоро полночь. Том 2. Всем смертям назло - Василий Звягинцев

— Я хочу, Христиан, чтобы мы расстались друзьями. Но то, что вы сказали сейчас… Мерзость! Это в тюрьмах есть такая поговорка…

Он как сумел перевел с русского на голландский: «Сначала съедим твое, а потом каждый свое».

Помолчал, с трудом продолжил:

— Я окончательно понял — вы никогда не воспринимали нас как полноценных союзников. До поры это скрывая, считали, что мы — ваши ландскнехты, пушечное мясо. Причем — дармовое! Наемникам нужно платить, а эти — воюют бесплатно и еще нам оружие привозят, тоже бесплатно! Где еще таких союзников найдешь? Идиотов с возвышенными мыслями! Голландцы, родные по крови, вам талера не дали! Ни полка, ни роты не прислали, с Англией, в знак протеста, дипломатических отношений даже не разорвали! Так запомните, редкого союзника вы потеряли! Ни за что, от гонора дурацкого! Что ж, теперь советы давайте друг другу… У вас достаточно любителей этого вида спорта. Имейте в виду одно — воевать против вас мы ни за что не будем. Но и за вас — как-то расхотелось… Я не могу положить моих последних бойцов в тщетной надежде воодушевить ваших личным примером. Вдобавок появились другие заботы. Зато мы оставляем вам линию фронта, наивыгоднейшую из возможных. Ее можно оборонять, можно использовать для дальнейшего наступления, как сильнейший довод в предстоящих мирных переговорах. Сумеете воспользоваться — молодцы. Нет — значит, такова воля божья.

Девет вскочил, пытаясь что-то сказать, объяснить, исправить, может быть, напоследок… Видно, басмановские слова достали до какой-то тревожной точки. Михаилу показалось, что и на колени готов упасть, компенсируя наглое поведение своих товарищей и свои собственные слова, рассчитанные совсем на других людей. Не на русских с их никому не понятными принципами…

— Бросьте, Христиан, — с кривой усмешкой отошел к окну Басманов. — Вы так ничего и не поняли. Минуту назад у вас еще был шанс сломать игру. И я бы вас понял, и поддержал. Завтра могли бы стать Спасителем Отечества и Пожизненным президентом. Но шансы уже пролетели. Мимо. Не смею вас задерживать, минхер Девет… Не вышло у вас. Не сумели. Жаль. Очень жаль. Спокойной ночи…

Басманов медленно поднес ладонь к полям шляпы.

На том и расстались.

Отряд капитана Ненадо решили пока оставить на Валгалле. Потребуется — за полчаса вернется. Только ни Басманов, ни Кирсанов не думали, что такая необходимость возникнет.

Впервые за все прошедшие годы среди рейнджеров началось нечто похожее на брожение умов в армии и на флоте перед Февральской революцией. Люди потеряли смысл службы. Ничего похожего на то настроение, которое было еще две недели назад. Довоевать, взять Кейптаун с боя, вкусить плоды победы, сулящей яркие перспективы каждому лично и заодно так называемой «мировой истории».

Сейчас — совсем не то. Сильно повлияло последнее сражение с чудовищными насекомыми, выигранное, но весьма тяжело отразившееся на психике. Очень многие решили, что в третий раз им не устоять. Да и было бы ради чего идти на корм мерзким ракоскорпионам! Что косвенно подтверждалось решением командования отступить в тыловые казармы на территории недавнего противника. Обычно солдатами передышка между боями воспринимается как праздник, но здесь это скорее выглядело как капитуляция. Или — интернирование. Тем более, что увольнения в город были крайне ограниченны. Разве что вольным строем, без оружия — в таверну к старым друзьям Давыдову и Эльснеру.

Здесь пива наливали сколько хочешь, и бесплатно, да много ли в том радости?

Разнесшийся слух о том, что большая и сильнейшая часть батальона уже покинула пределы Африки, еще подлил масла в огонь.

Басманов с Сугориным слишком поздно сообразили, что допустили принципиальную, пожалуй что непоправимую ошибку. Что им тут же подтвердил и Кирсанов, всего один вечер послушавший офицерские разговоры, почти незамеченным перемещаясь от стола к столу. Это он умел. Все его знали в лицо как своего, но почти никто не представлял фактической должности и служебного положения. При штабе состоит, ну и достаточно, чтобы рюмку опрокинуть и парой слов перекинуться.

— Плохо дело, господа, — сообщил он, пригласив полковников в свой номер, куда вскоре зашла и Лариса. — Полная деморализация. И я не вижу способа с ней бороться. На фронт они больше не пойдут. Ни на какой. Если только действительно не случится прямого нападения на наш опорный пункт. Тогда они, безусловно, устроят «последний парад». Печально, но уж очень мне все напоминает лето семнадцатого на Кавказском фронте или зиму двадцатого в Крыму. Вы строевики, а я жандарм. Какое сравнение вам больше нравится — газовая гангрена или лесной пожар?

— Павел, вы не драматизируете? — осторожно спросил Сугорин.

— Я вам не Чехов и не Станиславский. Мы совсем недавно рассуждали о глубоко теоретических проблемах, — он изобразил подобие полупоклона в сторону Басманова и Ларисы. — Я был очарован докладом Михаила Федоровича о блестящей победе при Тоусрифире, его сообщением о делах и мыслях, господствующих на Валгалле, нашими с Ларисой Юрьевной политическими успехами здесь. Поэтому… сохранил непозволительный оптимизм. Но теперь я считаю — если мы хотим сберечь для чего-то, что возможно в будущем, остатки реальной боевой силы — эвакуироваться нужно прямо сейчас. Сегодня. В крайнем случае — завтра.

— А как же… с настроениями? — спросил Сугорин. — Многие ведь высказывали желание остаться в этом мире.

— И вы в том числе, — жестко ответил Кирсанов.

— Откуда вы знаете?

— Догадываюсь. Ничего сложного. И мои верные паладины Давыдов с Эльснером об этом же задумывались. Да ради бога. Утром на разводе объявим — наша миссия закончена. Кто желает остаться здесь в качестве частных лиц — шаг вперед. Выходное пособие будет выдано немедленно. Остальные отбывают на соединение с главными силами. И все.

— Надо бы с Берестиным и Сильвией связаться, сообщить о нашем решении, — впервые не вступив в спор, сказала Лариса.

— Это — как вам будет угодно, — потер шрам на щеке Кирсанов. — Мой голос, как обычно, — совещательный. Если приняли во внимание — поступайте как знаете.

— Значит, придется признать, — с трудом заставил себя произнести эти слова Басманов, — мы с Валерием Евгеньевичем с возложенной на нас миссией не справились. Нам было позволено действовать по собственному усмотрению, в итоге кампания провалена. Мы не только не выполнили стратегическую задачу, мы довели вверенные нам войска до разложения. Что остается? В отставку подавать?

— Я, пожалуй, так и сделаю, — согласно кивнул Сугорин.

— Ну началось, — Лариса едва удержалась от нецензурщины. Наверное, шляпка с вуалью помешали, несовместимые с солдатским лексиконом. Просто закурила, чересчур резко затягиваясь. — Глядя на вас, господа офицеры, с прискорбием вынуждена признать, что своей главной цели противник добился. Деморализованы не бойцы, а вы сами. Успокойтесь. Возьмите себя в руки. Мы все через такое проходили. Вот Павел совсем недавно вдруг осознал, что потерял смысл жизни. Шульгина с Новиковым накрывали такие приступы депрессии, что впору стреляться. Теперь вот вы… А настроение и поведение офицеров — всего лишь производное от ваших настроений!