Сибирский ковчег Менделеевых - Вячеслав Юрьевич Софронов

И тогда он понял, как следует поступить: под каким-то предлогом занял у сестры денег и отправился в тот самый стыдный дом, где они когда-то с ребятами подглядывали в окно за посетителями. Дождавшись позднего вечера, он дернул за шнур звонка, и навстречу ему вышла с улыбкой та же самая хозяйка и провела внутрь. И все повторилось как тогда: из другой половины возникли полуодетые девушки и среди них он узнал ту рыжеволосую, чуть постаревшую, но все такую же смазливую и аппетитную, по какой-то причине избранную военным. И он тоже указал на нее и вынул деньги.

Потом они поднялись по замызганной, протертой на сгибах дорожке наверх, она завела его за руку в боковую комнату, сбросила с себя шаль и обернулась к нему. Он весь затрепетал, кровь прилила ему в голову и, даже не раздевшись, он прильнул к ней, не зная, как дальше себя вести. Она не противилась, что-то шептала юноше на ухо, положив руки ему на бедра. И тут он весь напрягся, почувствовал, как горячая волна прокатилась по всему телу. Внезапно он застонал и оттолкнул девушку от себя, а потом кинулся бегом из комнаты, зацепился за складки дурацкой дорожки, кубарем скатился вниз, промчался мимо обескураженной хозяйки, выбежал на улицу и расплакался.

Он шел, покачиваясь, словно не совсем трезвый человек по ночному городу, а перед ним из темноты сияли широко раскрытые зеленые глаза рыжеволосой девушки, овладеть которой он так и не смог. Но через какое-то время он постепенно успокоился и даже обрадовался, что так ничего и не произошло…

Наконец наступило лето, а вместе с ним и сдача экзаменов на аттестат зрелости. Когда Дима уходил на первый экзамен, то возле ворот их дома на землю соскочил всадник, в котором он узнал управляющего аремзянской фабрикой, довольно часто бывавшего у них. Потому он не придал этому какое-то значение и, не желая опаздывать, поспешил в гимназию.

Возвратившись, едва ступив на порог, он почувствовал, что-то произошло. Навстречу ему вышла отчего-то грустная Лиза с озабоченным лицом и вопросительно глянула на него:

– Ты уже знаешь?

– О чем? – удивился он, а в голове уже затеплилась нехорошая мысль об очередном постигшем их несчастье. – Что еще случилось?

– Пожар на фабрике, – прижав обе бледные ладошки к лицу, словно готовясь заплакать, ответила она.

– Не может быть, – не сразу осознав это страшное слово «пожар», выдохнул он. – Маман там?

– Нет, дома, – показала кивком в сторону столовой сестра, – не хочет ехать туда.

– Плачет? – шепотом спросил Дима.

– Лучше бы заплакала, а то сидит и молчит.

– Что же теперь будет?

– Не знаю, Димочка, не знаю. Мне страшно…

Дмитрий решительно шагнул в столовую, где увидел сидящую мать. Перед ней лежала на столе толстенная книга в кожаном переплете с медными застежками, которую она последнее время постоянно перелистывала, словно хотела найти в ней ответы на мучавшие ее вопросы.

– Уже вернулся? – спросила она сына, не отрывая при этом глаз от книги. – Как экзамен?

– Сдал, – ответил он лаконично и добавил: – Оценки будут известны через несколько дней. Лиза мне сказала… – начал было он, но Мария Дмитриевна подняла руку, остановив его:

– Не надо, Митя. Фабрики больше нет. Может, оно и к лучшему. Теперь мы окончательно разорены, и как будем жить дальше, не знаю.

Дмитрий вгляделся в ее сосредоточенное, осунувшееся за последний год лицо, изборожденное многими морщинками, в седые волосы, выбившиеся из-под капора, который она постоянно носила, сколько он себя помнил, когда занималась хозяйственными делами. Он не знал, как поступить, что сказать, посоветовать, привыкнув к тому, что именно она всегда находила выход из любой, даже самой неразрешимой ситуации, не призывая никого на помощь, а ему оставалось лишь поступить так, как решила она. И сейчас он понимал: от него мало что зависит, поскольку именно она должна сообщить о своем решении, как они будут жить дальше.

Сам он никогда бы не осмелился совершить решительный поступок, который мог круто поменять его судьбу, не посоветовавшись с матерью. Но понимал, пока она не готова принять какое-то решение и нужно ждать, когда она о нем ему сообщит.

– Ты не хочешь ехать на фабрику? – спросил он.

– Зачем? Фабрики больше нет. Что мне там делать. Ходить по пепелищу? Начинать все заново? У меня нет ни сил, ни средств. Да, нужно братцу обо всем отписать, – спохватилась вдруг она. – Может, он наконец захочет сам заняться ей. Лиза, – кликнула она, – принеси бумаги и чернил. И накорми брата, он, верно, голоден…

…Через две недели Диме Менделееву вручили аттестат зрелости об окончании полного курса гимназии. И хотя оценки в нем были малоутешительны, но его почему-то это ничуть не волновало. Может, в силу молодых лет, а может, просто верил в свое предназначение, как когда-то верили в свои силы его родители.

Вскоре Мария Дмитриевна получила ответ на свое письмо от брата из Москвы. Он сообщал, что у него пока нет свободных средств на восстановление фабрики и сам он в Тобольск в ближайшее время вряд ли сможет приехать. Спрашивал, куда сестра хочет определить младшего сына, и, как бы между прочим, отметил о своих знакомствах с профессорами Московского университета, куда принимают подающих надежды молодых людей.

Понимая, что вряд ли ей стоит ждать помощи от брата, Мария Дмитриевна решила посоветоваться со своим зятем Михаилом Поповым, надеясь на его совет и запиской попросила того заглянуть к ним в ближайший вечер.

Беседовали они вдвоем, хотя Дима понимал, речь наверняка пойдет о его будущем и нетерпеливо поджидал за дверью, чем закончится домашний совет, на который его не пригласили.

– Скажите, – без обиняков спросила зятя Мария Дмитриевна, – как вы думаете, Дмитрий выдержит экзамены в университет? – до этого в общих чертах изложив ему содержание письма от Василия Дмитриевича.

– Если вы имеете в виду Московский университет, то ничего не могу сказать. Во-первых, хотелось бы определиться, на какой факультет он будет поступать. Во-вторых, согласно существующему положению, выпускники нашей гимназии имеют право на поступление лишь в Императорский Казанский университет и нарушать это правило удается далеко не всем, хотя, как знать, возможны и исключения.

– Нет, только не Казань. Я хорошо помню, как именно казанские профессора ославили на весь свет моего супруга во время его службы в Саратове. Даже слышать ничего о Казани не желаю, – отрезала Мария Дмитриевна.

– Решать вам, но, повторюсь, при существующей системе обойти правила приема вряд ли удастся.

– Но вот вы, Михаил Лонгинович, что заканчивали?