Золотой саркофаг - Ференц Мора

Кошка побежала было к ним, но остановилась шагах в трех, внимательно разглядывая странных посетителей.

– Поди, поди сюда! – подбодрил ее юноша, бросив под скамью несколько кусочков колбасы.

Копа громко взвизгнула.

– Клянусь головой Юноны! Я готова своими руками нарубить из них кровяной колбасы!

– Слышишь? – испуганно прошептала Тита. – Я тебе говорила…

Они волей-неволей стали прислушиваться к разговору.

– Уж я бы показала их богу, попади он хоть раз мне в руки! Я б ему все патлы выдрала, как муженьку своему, когда узнала, что ему тоже захотелось в безбожники! Ну и приволокла его за волосы – к доброму старому Латерану, покровителю очага.

– Ах, вот оно что! – захохотал лесоруб. – А мне Септуманий толковал, что так рано полысел из-за слуг.

– Чего гогочешь? – набросилась на него копа. – Ты сам, гляжу я, безбожник!

Лесоруб испуганно оглянулся.

– Ну, ты, копа, не ерунди. Ведь это нынче может головы стоить.

– Струхнул! То-то! – продолжала бушевать старуха. – А только я спорить готова, что ты хоть и лесоруб, а не знаешь, как покровителя твоего ремесла звать.

Лесоруб смущенно щипал свои лохматые усы.

– В жизни не слыхал, что у лесорубов свой бог есть.

– Оттого и гибнет мир, что люди даже имена богов позабыли. Бога лесорубов звали прежде Путой. Ну, а знаете ли вы, что в наше время у дверной пятки и то был свой бог? И звали его Кардо. А бога порога – Лиментином. А богиню подпоясывания – Цинксией. А богиню помазания – Унксией. Я вот знаю, что когда мой сын ходить учился, ему две богини помогали. Когда он от меня шел, его Абеона оберегала, а когда возвращался ко мне, Адеона под мышки поддерживала. А теперь? Сама императрица, поди, ничего о них не слыхала. Немного найдешь во всей империи таких женщин, как я!

Ударив себя костлявым кулаком в иссохшую грудь, старуха окинула всю компанию горделивым взглядом.

Тут заговорил кожемяка, молодой, но уже лысеющий человек с зеленоватым лицом и глухим голосом. Каждую фразу он сопровождал движением рук, как бы полоская кожу в чану.

– Посмотрите на меня. Я – из рода Манлиев. Предки мои были верховными жрецами, консулами, полководцами. Отец – проконсулом, хоть умер совсем молодым. Матери моей в наследство дома, земли, невольников оставил. И меня. А она перешла в христианство, рабов своих тоже окрестила, дала им вольную, землю между ними разделила, а деньги от продажи домов отдала попам, чтоб на эти деньги нищих кормить. А мне вот пришлось кожемякой стать только потому, что матушке моей, видите ли, больно захотелось в святые.

Бледное лицо его раскраснелось, голос, до тех пор плаксивый, окреп от гнева; он с силой ударил кулаком по столу так, что стаканы задребезжали.

Моряк, судя по седине в волосах и лохматой бороде, самый старший среди них, примирительно взял его за руку.

– Не сердись, брат. Может, и меня кормили на твои деньги. Я после кораблекрушения долго жил милостыней в Риме. Услыхал, будто безбожники нищим помогают, и пошел к ним. Надо сказать, что так поступали господа и почище меня. Я со многими ел из одной чашки. Два года прожил я божьим подаянием, сестры нас очень любили, и я, может, не ушел бы от них, кабы не испугался гонений. Решил – лучше уж живот пустой, чем голова долой. Ну, разве я не прав, брат?

Кожемяка, плотно сжав губы, молчал. А лесоруб откровенно одобрил речь морехода.

– Ясное дело, прав. Я тоже всегда говорю: уж коли рубить, так лучше палец, чем всю ногу напрочь. Ну, ну, рассказывай дальше, брат!

Моряк, ободренный, продолжал:

– Что бы там ни говорили, а не такие уж плохие люди эти безбожники. Два года кормили-поили меня, ничего за это не требуя: нужно было только молиться да петь вместе с ними. Однако давайте почествуем Вакха, хоть тут это стоит денег!

Он протянул стакан в сторону оловянного кумира. Выпили и остальные. Лесоруб провел рукой по своим усам.

– А что это были за молитвы? – полюбопытствовал он.

– Ну, уж этого не знаю. Конечно, я бы тебе сказал, но я и тогда не больно понимал, что в них говорится.

Копа оперлась локтями на стол.

– Ты о каких-то сестрах толковал, – строго заглянула она в глаза морехода. – Какие они есть? Я об этих самых сестрах чудные вещи слыхала.

Моряк, подстрекаемый вином и чувством справедливости, заговорил быстро, горячо:

– Скажу я тебе так: кто про них недоброе рассказывает, тот просто врет. Говорю как есть: врет, да и только! Они все – святые. Никто из них не то чтоб что-нибудь непотребное сделать, – черного слова ни за что не скажут.

Вдруг лицо его посветлело, и он обратился к лесорубу.

– Вспомнил! Правда, не молитва это, а вроде того. Они называют это «чтением от Писания». Любопытней всякой молитвы. Всего раз и читали-то, а я маленько запомнил. Погоди, погоди, сейчас… Словом, живот у девушки – как изваяние из слоновой кости, обложенное сапфирами… И еще: цветок пребывал у грудей ее… Как же это?.. Погоди, сейчас вспомню.

Разморенный винными парами, он пытался хоть как-то связать отдельные отрывки из «Песни песней». Но только Квинтипор с Титой, крепко держась за руки, внимательно слушали, что у него получается. Остальные начали позевывать. Тут очень кстати открылась дверь, и в таверну вошел высокий, краснолицый и широкоплечий мужчина. Короткая холстяная туника, оставлявшая ноги ниже колен открытыми, подпоясана широким кожаным ремнем, служившим вместе с тем и карманом; башмаки с толстыми подошвами покрыты изрядным слоем пыли. За плечами у вошедшего был пустой кожаный мешок.

– А, Цимессор! Как твои дела? – первой заговорила копа со старым знакомым. – На сколько конгиев нынче заработал?

– Ни на один, – раздраженно кинул он, швыряя мешок на пол. – Видно, придется бросать ремесло.

– Да что ты! – всплеснула руками копа. – Неужто все христиане сгинули?

– Как бы не так. Теперь их еще больше, чем было! – с досадой махнул рукой Цимессор. – То-то и беда: каждый казненный рождает десяток новых. Повсюду пришлось заменить пожилых палачей молодыми: старые не справляются.

– Да тебе-то что? – недоумевала копа, предлагая ожесточенному неудачей человеку место рядом с собой.

И даже по дружбе бесплатно налила ему вина.

– Сейчас расскажу все, Септумана. Тут прятать нечего. Дело торговое. Пускай и другие послушают.

Цимессор был ароматорием в Неаполе, но наряду с целебными травами и пряностями торговал также разными чудотворными средствами: у него можно было купить кровь дракона, которая, будучи подмешанной к питью влюбленных, крепко ссорила их, или кусочек яшмы с тайнописью, который, если привязать его к бедру роженицы, значительно облегчал роды. Для избавления от страха нужно было носить на шее вырезанного из осины зайчика. Против опухания ног помогал засыпанный в сандалии порошок из толченой африканской стоножки; корка выловленного в мае Венерина ушка обеспечивала успех в игре в кости, а смоченный слюной бешеной собаки гагат приносил удачу на охоте. Нарасхват были пропитанные гадючьим ядом черные асфальтовые катышки с Мертвого моря; их брали главным образом охотники за наследством: если ухитриться написать таким катышком на ладони богатого дядюшки или тетушки последнюю букву греческого алфавита омегу, то не позже как через месяц наследство – твое. И тройным весом золота платили за корень Сатира, гарантирующий владельцу любовные победы. Но наибольшим спросом пользовались веревки висельников и щепки от позорных столбов или распятий: они оберегали человека от внезапной смерти; а любая, самая ничтожная частица останков казненного устраняла все телесные недуги. С той поры как начались гонения на христиан, особой популярностью пользовались реликвии безбожников. Какую христианский бог ни вызывал к себе ненависть, даже самые отъявленные язычники не отрицали чудес, сотворенных им ради верующих в него. И самые ярые гонители старались достать что-нибудь, имеющее отношение к казненным безбожникам; это не представляло особых трудностей, поскольку жертв было достаточно, и палачи, свободно распоряжаясь трупами, продавали реликвии по весьма сходной цене.