Золотой саркофаг - Ференц Мора

Хитроумный Цимессор, пользовавшийся как торговец чудотворными средствами доброй репутацией, имел обширные связи в судах и, пользуясь ими, довольно быстро сосредоточил всю эту торговлю в своих руках, за что, впрочем, никто не стал относиться к нему презрительно. Скорее наоборот: все с уважением говорили о его находчивости и деловитости. Он договорился с неаполитанскими и римскими палачами; заручившись их обещаниями, предложил свои услуги самым богатым и знатным домам по части снабжения их подлинными реликвиями, и получил от своих клиентов крупные авансы. Но беда в том, что он слишком нашумел: христиане своевременно узнали о его страшном предприятии и успели сорвать всю операцию. Среди христиан тоже нашлись люди со связями в высших сферах; даже среди членов судов иные возмутились, узнав о гнусной спекуляции; и дело кончилось тем, что христиане сами начали выкупать драгоценные останки своих братьев: имущие вскладчину спасали от глумления даже трупы нищих.

– Я пропал, – скрежеща белыми и крепкими, как у волка, зубами, промолвил предприниматель. – Не то что костей, крови безбожников – и той не могу добыть ни капли. На аренах, в местах казней подстилают простыни и ковры, чтобы на землю не попало ни капли чудотворной жидкости, а палачей подкупают, чтоб они собирали кровь казненных в бутыли.

Он достал из широкого пояса косточку и бросил ее на стол.

– Я брал с собой мешок, и вот все, что мне удалось раздобыть за три дня неустанных хлопот.

– А что это? – спросила копа.

– Всего-навсего одна фаланга. Правда, от пальца главного святого. Какого-то дьякона. Говорят, был помощником римского епископа. Я сам видел, как его жарили на решетке. Ну и крепкий оказался парень – совсем ребенок еще. Ни звука, ни стона. Даже улыбался, будто на розах лежал. И совсем добродушно сказал ликтору, что пора, мол, переворачивать его на левый бок, потому что правый хорошо прожарился.

Никто из присутствующих не ужаснулся. Все внимательно разглядывали косточку, передавая ее из рук в руки; моряк сказал, что он хорошо помнит этого дьякона: он руководил раздачей милостыни; такой худенький, тонкокостный юноша… Лесоруб потер косточкой себе горло.

– Болит что-то. Любопытно, поможет или нет?

Септумана пощупала свои пальцы.

– Сколько тебе за нее, Цимессор?

– Нисколько! Это я себе купил. Для торговца, которого всюду подстерегают разбойники, вещь незаменимая.

– Да ты себе другую достанешь.

– Только не от главного святого! Нет, эта мне самому нужна: скоро ведь конец света.

– Откуда ты знаешь?! – испуганно уставились на него собеседники.

– Христиане говорят… И еще я слыхал, что в римском храме Марса прослезилась старая деревянная статуя Ромула, а в Пицене свинья принесла поросенка с ястребиными когтями.

Тита дернула Квинтипора за рукав.

– Пойдем отсюда, Гранатовый Цветок. Я боюсь!

Девушка смертельно побледнела и дрожала всем телом. Квинтипор повел ее под руку к выходу. Проходя мимо компании, он бросил золотую монету копе на стол.

– Моей жене плохо, – пояснил он.

– А будет еще хуже, – продолжал Цимессор свой трактат о конце света. – Хорошо тебе, Септумана, ты уже старая, до этого не доживешь…

Когда они вышли, Тита повисла на шее юноши, несмотря на то, что на улице было много народа: таверна была на набережной.

– Гранатовый Цветок, вернись туда!

– Зачем, маленькая Тита?

– Купи мне ту косточку!

– Для чего она тебе?

– Я очень боюсь!

– Чего, маленькая Тита?

– Конца света… и смерти тоже. Я ведь вовсе не смелая, только притворяюсь храброй. Ты же знаешь, я даже луны боюсь, у нее такое желтое, мертвое лицо… Я не хочу, не хочу умирать!

Квинтипор крепко обнял ее и отвел в тихий переулок: на набережной уже начали было собираться зеваки. А здесь снова заныла нога, и юноша спохватился, что оставил свою палку в таверне. Он усадил девушку на каменную скамью.

– Подожди меня здесь, маленькая Тита.

– А ты купишь, Гранатовый Цветок?

– Куплю, маленькая Тита.

Через несколько минут его трость уже стучала по булыжной мостовой. Идти стало совсем легко. Девушка с надеждой бросилась ему навстречу.

– Купил?

– Нет, маленькая Тита; он уже ушел, и никто не знает куда.

– Тогда мне придется умереть, Гранатовый Цветок, – опустив голову, печально промолвила девушка.

– Разве ты уже не любишь меня, маленькая Тита? – одной рукой обнимая девушку, спросил Квинтипор. – Опирайся на меня смелей: палка крепкая, выдержит.

Они стали медленно спускаться вниз по улице. Квинтипор почувствовал, что девушка опять дрожит.

– Почему ты не отвечаешь, маленькая Тита? Значит, не любишь, коли собираешься умереть?

– Потому я и должна умереть, что люблю. Боюсь, со мной случится что-то ужасное. Потому мне и нужна косточка того безбожника.

Они вышли в открытое поле, на зеленой поверхности которого, как на море, золотыми островками желтели густые метелки чистотела, трепещущие при малейшем дуновении ветра.

– Не бойся, маленькая Тита. Ведь ты сама сказала, что пока мы держимся за руки, никакая беда нам не страшна, – наклонился он к девушке.

– А если нам нельзя будет держаться за руки? И я окажусь одна? И тогда-то разразится беда?

– Как только я узнаю о грозящей тебе опасности, так сразу достану тебе не то что косточку, а целого мученика.

– Главного?

– Да, главного.

– Спасибо тебе, Гранатовый Цветок! Уж он-то сотворит со мной чудо. Правда?

Две руки обвились вокруг его шеи. Никогда еще лицо ее не светилось такой кротостью, чистотой и детской невинностью. «И как раз теперь, – подумал юноша, – я вынужден обнимать ее одной рукой?» Он швырнул палку в сторону, и она утонула где-то далеко в траве.

– А ты уже совершила чудо со мной!

Он подхватил девушку на руки и понес ее, словно маленького ребенка.

– Я донесу тебя до самого дома, маленькая Тита.

– Неси! – уткнулась она лицом ему в грудь.

Некоторое время она молчала. Может быть, задремала даже. Потом начала спокойным, отдохнувшим голосом:

– Пусти меня! Сорви мне цветок. Вон из тех, желтых. Только один – больше не надо… Спасибо. Как он называется?

– Не знаю, маленькая Тита.

– Тогда сам придумай ему имя.

– Может быть, локон Венеры?.. Нет, это не годится: у тебя волосы черные… Скажи, маленькая Тита, какого цвета твое одеяло?