Над бездной - Барбара Делински

Надгробие Мары было изготовлено из солидного куска местного гранита, который был в необработанном виде, за исключением небольшого куска, отполированного до блеска. На нем было выбито имя, а также даты рождения и смерти Мары. Кроме того, на плите была вырезана эпитафия: «Дорогому другу и целителю, которого любили и никогда не забудут».

Питер смахнул перчаткой несколько листьев с поверхности камня и с земли, из которой надгробие как бы прорастало. Потом он отодвинул в сторону букетик, который привез на прошлой неделе, и положил свежий, только что привезенный. Цветы были желтыми и красными – он знал, что Мара любила контрастные сочетания цветов. Питер знал, что цветочки недолго сохранятся свежими, но все-таки ему было приятно, что он в состоянии принести Маре хоть что-нибудь.

Лучше поздно, чем никогда, подумал он и присел на подстилку из листьев, которые сгреб перед этим с могилы Мары.

– Вот, пришел тебя навестить, – сообщил он ей. – Жизнь в основном состоит из одиночества.

Он так и не видел больше Лейси, да, признаться, и не собирался. Их взаимоотношения проделали свой обычный путь и умерли. Как ни странно, его связь с Лейси оказалась более длительной и постоянной, чем отношения с Марой. Тем не менее, отношения с Марой отличались гораздо большей глубиной и эмоциональной насыщенностью. Он признался в этом перед Пейдж и, уж конечно, не стал бы скрывать правды перед Марой, если бы она могла его слышать.

– Здесь не так много женщин, которые могли бы сравниться с тобой. – Питер по-своему переживал смерть Мары, и, что греха таить, ему временами очень ее недоставало. – Я не знаю, как мне быть.

– Найди себе женщину из местных, – послышалось Питеру.

– Я ни разу не встречался с местными, и ты это знаешь.

– Тогда смело можешь начинать.

– А для чего? Я им не нравился, когда был подростком, поэтому и они мне не очень-то нужны. «Кроме того, – добавил он про себя, обращаясь к покойной, – они слишком много знают. Главное же, они знают моих братьев».

– И у них есть возможность сравнивать. Не говори ерунды, Питер. Никто теперь даже и не пытается сравнивать тебя с братьями. Это все еще держится только у тебя в голове.

– Пусть так, но для меня это вполне реальные сомнения. Только не вздумай мне говорить о моей якобы незащищенности. Разве ты не об этом писала в своих письмах?

– Нет никакой необходимости об этом твердить. Всякий, кто знает тебя, скажет то же самое.

– Большое спасибо за откровение. Ты всегда умела сделать так, что я чувствовал себя в дерьме. Лучше бы ты говорила 6 хорошем, которое во мне есть.

– Я говорила.

– Разве? О чем это, интересно знать?

– Ну а как ты думаешь?

– Нет, в самом деле, о чем? – Мысль о том, что в нем есть и добрые качества, привела Питера в хорошее настроение. – Я вот думаю о том, как удивилась Пейдж, увидев меня в пьяном виде. Как ни странно, сейчас она убеждена, что я поклонник маленьких девочек. Я ее уверял, что люблю только взрослых, опытных женщин, но она мне не верит. Более того, она считает, что мне вообще не стоит работать детским врачом.

– Будь к ней снисходительным, Питер. Она живет сейчас в очень напряженном ритме.

– Черт, но и я тоже. Она постоянно тянет с новым врачом, который бы смог нам помочь.

– Но если она не торопится сделать такой радикальный шаг, то и ты тоже не слишком спешишь.

– Я? Никогда. Это работа Пейдж. Сначала она должна побеседовать с людьми, а потом познакомить меня с кандидатами на должность. Мы все должны одобрить новую кандидатуру.

– Не очень-то у тебя солидная аргументация, если ты обладаешь равными правами с другими участниками содружества.

– Да?

– Да. Ты ведь тоже в состоянии участвовать в подборе кандидатуры. Пейдж вполне в состоянии дать некоторым врачам от ворот поворот. Особенно в том случае, если кандидатом, вернее, кандидаткой, окажется молодая красивая женщина, с которой тебе было бы очень приятно работать.

Что ж, у Мары есть определенный резон так рассуждать.

– Мне кажется, что Пейдж берет на себя слишком много и принимает большинство решений единолично. У нее очень много власти, и она начинает важничать. К примеру, она может предъявить Высшей медицинской комиссии необоснованные обвинения в мой адрес, с тем, чтобы у меня отобрали разрешение заниматься медицинской практикой. Но, если она попытается это сделать, обещаю, что буду сопротивляться. Разрешение на занятия медициной значит для меня не меньше, чем для тебя. – Потом он тихонько поправился. – То есть значило для тебя. Если у меня отнимут разрешение, то мне тоже смерть.

Вдали завыла сирена.

– Вот вам, пожалуйста. Автомобильная катастрофа. Интересно только, где на этот раз? – Питер поднял воротник пиджака, пытаясь уберечься от ночного холода. – Скорее всего, какой-нибудь окрестный фермер, выпив лишку, врезался в своем пикапе в дерево.

– Ты, право же, несносен.

– Нет. Просто констатирую факт. – Питер содрогнулся от холода и перевел взгляд на кладбищенские деревья, которые своими черными силуэтами напоминали скелеты. – Зима приближается. Глядишь, через месяц появится первый снег. – Тут Питер задумался, тепло ли спится Маре на глубине шести футов под землей. И поймал себя на мысли о том, что он беседует с мертвой. Если он все еще существует на земле, то ему необходимо признать, что она ничего не чувствует и не будет чувствовать впредь – ни этой зимы, ни всех последующих зим. Пусть пройдет хоть десять лет, хоть сто. Она умерла. УМЕРЛА.

Он поднялся. Он не хотел, чтобы столь очевидный конец человеческой жизни доконал его окончательно.

– Должен бежать. Слышу, что в направлении городской больницы движется еще одна машина с включенной сиреной. Что-то произошло. Вполне возможно, им понадобится помощь.

Он собрался было уходить, но потом повернулся и снова подошел к могиле. Преклонив колени у надгробия, он пододвинул цветы поближе к нему, а затем кончиками пальцев прикоснулся к выгравированному на полированном граните имени.

– Я вернусь, – прошептал он.

Чувствуя непрекращающуюся боль в том месте грудной клетки, где у него жили воспоминания о Маре, он двинулся по траве к машине, забрался в нее и поехал вниз в сторону города, где, по-видимому, и в самом деле что-то происходило.

«Эксплорер» Ноа Перрини, нагруженный каноэ и прочим снаряжением для похода, мчался по шоссе, направляясь к недалекому уже Таккеру. Ноа вел машину с чувством удовлетворения и приятной усталости. Это был результат эмоциональной перегрузки от недавно обретенной близости с дочерью.

Сара спала на сиденье рядом с ним, облокотившись о дверцу. С того момента, как они отъехали, Ноа еще раз проверил, надежно ли заперта дверца. Но все равно он старался так вести машину, чтобы при любом повороте Сара придвигалась поближе к его плечу и отодвигалась от двери. Он готов был отдать что угодно, чтобы она заснула у него на плече, – подчас язык тела куда более выразителен, чем обычные слова. Но Ноа умел быть терпеливым.