Шаг за край - Тина Сескис

— Ангел, ты не могла бы звать меня Кэт? Я краду твою идею, но я всегда ненавидела это имя, Кэтрин.

— Как хочешь, детка, — улыбается Ангел, и мое имя меняется второй раз за день.

Бен проснулся рано и, когда не увидел Эмили рядом, решил, что она провела еще одну бессонную ночь и устроилась внизу на диване, коротая время за чтением. В последнее время она, казалось, перечитала всех классиков, причем, как он заметил, прямо–таки вгрызаясь в них, он даже подумал, уж не способ ли это для нее убежать от себя самой — в мир настолько ей знакомый (будь то американский Юг, или прославленный Харди Уэссекс, или Йоркширские болота), что незачем думать о своей жизни здесь и сейчас. Способов унять боль много, это Бен понимал и чувствовал, что нынче лучше оставить Эмили в покое, притаиться где–то на втором плане, помогая заботиться о Чарли, пока она не будет готова вернуться к ним обоим.

Бен перевернулся на другой бок и снова погрузился в сон — беспокойный, тревожный, под удушливым зимним одеялом, не замененным на летнее, хотя на дворе уже стоял конец июля. Этим, было время, Эмили занималась, и обычно она в таких делах была внимательна, укладывала в ногах кровати мягкое кашемировое покрывало в те переменчивые дни, когда более легкое одеяло не защищало от холода. Подобные досадные мелочи, казалось, усиливали их боль, вызывали ощущение, будто ни в чем нет былого порядка — и уже никогда не будет. Нет чистых сорочек, кончаются все хлопья для завтрака, сливочное масло, отбеливатель, хлеб, почта не прочитана, растения в ящиках на подоконниках не ухожены. Обо всем этом тогда, до того, заботилась Эмили, не потому, что Бен ленился — просто она всегда была созидательницей дома, а Бен — виртуозным поваром и ревнителем чистоты. И каждый из них с радостью нес груз разделенных обязанностей. Нынче Эмили не делала ничего, в чем он ее, разумеется, не винил.

Только когда зазвонил будильник, Бен отрешился от этих тревожных мыслей. Вытащил ноги из–под одеяла и несколько мгновений лежал, распростершись, соображая, что сказать жене, когда он спустится вниз. Решил вначале принять душ, до того паршиво себя чувствовал, а потом пойти за псом, и они вместе скажут ей «привет!». Сама мысль увидеть ее все еще вызывала в нем волну возбуждения, невзирая на прошедшее время и все случившееся. Он приготовит ей чашку чая, уговорит съесть хотя бы кусочек поджаренного хлеба с ломтями масла и мазком мармелада, как ей нравилось, а потом он распрощается с ней и отправится в свой четырехмильный[4]велопробег на работу. Жизнь должна продолжаться, убеждал себя Бен, хотя порой и расстраивался, что Эмили с этим не соглашалась. Душ был обжигающим, Бен поставил температуру на максимум, несмотря на погоду: за окном уже было жарко. Оказалось, что если стоять под жгучими струями и поднять им навстречу лицо, то это помогало забывать — на секунду–другую, — словно бы ему обожгли мозги. Эмили больше не выговаривала ему за долгое мытье в душе. Казалось, ей было все равно, чем теперь занят Бен, словно у нее вовсе пропал интерес и к нему. Вернутся ли они, гадал он, в один прекрасный день к тому, что было между ними?

Впервые до Бена дошло, что его жена ушла совсем, когда он открыл дверь из наборного дуба в гостиную: жены там не было. Искать на кухне или в кладовке под лестницей было незачем: он чувствовал вопиющую пустоту во всем доме. Он не знал, что делать дальше: звонить по «999», завыть, выброситься из окна? Вернулся в их спальню и открыл гардероб. На первый взгляд все почти так же, как обычно. Может, она пошла прогуляться, ведь день сегодня прекрасный, думал Бен. Решил приготовить завтрак, сделать себе настоящий капучино, в контору всегда можно позвонить и предупредить, что он опаздывает, а к тому времени Эмили вернется обязательно.

Когда Бен выпил кофе, а Эмили все еще не было дома, он поднялся наверх, стал на колени на кремовый ковер и заглянул под их кровать. Чарли шел за ним следом, скуля, но Бен не обращал на него внимания. Хорошо, большой чемодан все еще на месте. Он вытащил его и открыл. Обычно лежавшей внутри кожаной дорожной сумки, которую они купили в Марракеше, не было. Должно быть, ее куда–нибудь под вещи засунули, сказал себе Бен и, пристроишись на полу, принялся шарить под полками, вытаскивая — уже нервно, — что попадалось под руки: надувной матрас, маленький чемодан на колесиках, детскую палатку, настоящий походный рюкзак, мешок со всякой всячиной, давно пропавший носок. Взметнулась пыль и повисла в воздухе в свете солнечных лучей. Когда вытаскивать осталось нечего, Бен замер на полу и издал подобие крика — свидетельство боли поражения, потом сел и взял на руки беднягу Чарли.

В небольшой лишенной окон комнатушке для допросов полицейский констебль Боб Гаррисон сочувственно смотрел через стол на м‑ра Бена Коулмана. Дело безрадостное: это–то он понимал, — придется втолковать этому малому, что, в общем, не на многое они способны в попытках разыскать его жену. БВП[5], у кого высок риск оказаться покойниками, не опустошают свой банковский счет, не набивают полную сумку одеждой и не прихватывают с собой паспорт. Бедолаге придется пережить тот факт, что жена его попросту бросила, подумал констебль Гаррисон, и все же (хотя он с такими делами уже тысячу раз сталкивался) опять выходит, как–то неловко сидеть перед этим отчаявшимся мужчиной в модном костюме и сообщать ему, что, кроме как зарегистрировать его жену как лицо без вести пропавшее, ничего и сделать–то не получится.

Бен, хотя и понимал, что Эмили исчезла по своей воле, предпочла бросить его, все же отказывался сдаваться и не разыскивать ее. Он убеждал себя, что ей хочется, чтобы он искал, она будет довольна, если ее отыщут, что, наверное, это своего рода испытание. Старался представить, куда она могла отправиться, каким именем называет себя, только это было все равно что искать кольцо, которое потерял, плавая в море. Первые несколько недель он бесконечно проверял в Интернете их общие счета, стараясь распознать хоть какое–то движение ее кредитных карточек, но напрасно. Он искал у всех до единой подруг Эмили, но ни одна ни о чем не ведала, и он видел: они не лгут. Он связался со всеми благотворительными организациями по розыску пропавших, но помощи у них не нашел, если не считать того, что ему дали просмотреть все фото мертвых тел. Он понимал: люди, забавляясь, наблюдали за ним, когда он развешивал объявления о пропаже Эмили на деревьях, в почтовом отделении, рядом с главным железнодорожным вокзалом, — но что еще он мог поделать? Он даже завел собственный аккаунт в «Фейсбуке», и, хотя друзья поначалу разделяли тон его записей, но месяц шел за месяцем, и уже единицы оставляли свои комментарии, словно бы бесплодные интернет–поиски вызывали в людях чувство неловкости от бессилия помочь ему. Наконец в вечер ее дня рождения, 15 ноября, когда нагрянули его родители с его любимым слоеным пирогом на мясе под соусом из крепкого портера, его мать тихонько высказалась в том смысле, что, возможно, уже пора дать Эмили уйти, но это вызвало в нем такую небывалую ярость, что он закричал, как бы она себя чувствовала, каждое утро просыпаясь на пустой постели, как бы снова и снова делала вид, будто все шито–крыто. После этого родители больше ни о чем таком не заговаривали, просто поддерживали его безо всяких слов, как только могли, а он нес свой крест дальше — брошенный и одинокий.