Песенка Савояра - Нора Борисовна Аргунова

своими теплыми руками, выбирался из рук, ползал по груди и по плечам, нюхал старику губы, усы, а старик поглаживал хоря, приговаривая тихо:

— Ну и шуба у тебя, брат! Ну, шуба!

А на пятый день утром старик заметил, что хорь, примостясь на подоконнике, смотрит в лес. Там, в лесу, падал снег, деревья потемнели и сдвинулись, и ель, скованная до того морозом, свободно раскинула оттаявшие ветви.

Птица пролетела за окном, хорь метнулся и замер, и в напряженном изгибе его длинной, стройной шеи, в повороте маленькой головы старик уловил хищное выражение, какого еще не видел. И еще одно запомнил старик: как хорь оглянулся. Он повернул голову с нервной, судорожной медлительностью и осмотрел комнату с тоскливым страхом затравленного. А когда человек направился к нему, хорь прянул на задние лапы, предостерегающе взвизгнул, готовый броситься.

Тогда старик приоткрыл дверь и вернулся к столу. Он сидел, посасывая трубку, хмуро наблюдая за хорем. Студеный пар пошел клубами от двери, докатился до стены, поднялся к окну, и хорь, глубоко втянув в себя запахи леса, бесшумно спрыгнул на пол. Он пересек комнату крадущейся походкой, словно его выслеживали. У порога остановился и через плечо покосился на старика. Чуждо, с подозрительностью впились в человека холодные зрачки. Прижимаясь к доскам, хорь переполз через порог, распластался под дверью и исчез.

Старик вышел на крыльцо. Зажав зубами потухшую трубку, он смотрел, как уходит зверь. Мокрый снег залеплял маленький синий след. У края поляны хорь легко взмахнул на сугроб, слился с кустарником, и оттуда с тревожным криком поднялись птицы.

Старик вернулся в комнату, присел у печки и долго, не шевелясь, глядел на огонь, слушая, как вокруг дома гудит лес.

РАССКАЗ ПЕЧАЛЬНЫЙ

Я — белка. Меня не так давно привезли из лесу в город, но я уже все знаю тут, ко всему привыкла и чувствую себя чудесно. Только в клетке мне надоедает. Я согласна жить в клетке, ночевать в ней удобно: у меня там гнездо из лесного моха, и по разным уголкам на всякий случай припрятано кое-что вкусное. Правда, я всегда забываю, где прячу, но это неважно. Лучше, когда дверцу не запирают и можно побегать по комнате. Впрочем, если и запирают — не страшно! Все равно скоро откроют. Им без меня скучно.

А мне никогда не скучно. Мне — чудесно. Если бы я умела петь, как птицы у нас в лесу, я бы целый день пела. Я и пою, только про себя. Я очень хорошо знаю птичьи мелодии. Говорят, будто белки заботливы. В лесу это, может быть, и верно, но не в городе. Вот у меня в голове никаких забот!

Со мной любят играть. Например, дают мне грецкий орех. Что по сравнению с грецким орехом всякая лесная мелочь — еловые семечки или простой орех! Грецким орехом наешься как следует. Правда, у него толстая скорлупа. Проточить в нем щель — долгая история. Мне подставляют ладони, я сажусь на них и принимаюсь грызть орех. И вот, придерживая меня за ноги, они начинают наклонять меня вбок, все ниже, ниже и переворачивают так, что я повисаю вниз головой. Я продолжаю грызть. Они думают, будто я так увлеклась, что ничего не замечаю, и они смеются. Пусть смеются! Я и сама смеюсь про себя. Я люблю, когда весело. Им весело, и мне весело. Мне так хорошо!

Когда я играю сама, они на меня смотрят. В комнате есть старая ширма, обтянутая материей, зеленой, как листья у нас в лесу. За эту материю очень удобно цепляться. Я подбегаю, взлетаю вверх и начинаю носиться по ширме боком. Именно боком — вправо, влево, вправо, влево. Особенно интересно, если ширму сдвинут, и она становится похожей на древесный ствол. Тогда — снизу вверх и сверху вниз — я опоясываю ее винтом. Они удивляются, почему я по ширме бегаю боком. Они не знают, что это я как будто бы спасаюсь от моего лесного врага — совы. Если бы я помчалась по дереву прямо вверх, сова схватила бы меня. А винтом — куда ей угнаться за мной на своих неуклюжих крыльях! Пока она кружит, я уже наверху, в густой листве, и — раз! — меня на этом дереве нет как нет, и она потеряла меня из виду. Насколько в комнате лучше, чем в лесу! Здесь нет совы и некого бояться!

Еще они не дают мне грызть книги. Стоит оказаться на шкафу и приняться за корешок книги, как снизу кричат: «Ты, такая-сякая, не смей!» Я не обращаю внимания. Тогда они стучат по шкафу. Я перестаю и выглядываю оттуда: что им надо? И вспоминаю: «Ах да, нельзя грызть книги!» Но я страшно забывчива и грызу опять, и опять они кричат и стучат. Тогда я спускаюсь на полку и лезу туда, где за книгами меня не видно. Здесь пыльно, и я чихаю, но зато они успокаиваются, и мне никто не мешает. Если бы они только знали, что от многих книг остались уже одни корешки! От бумажной трухи здесь так мягко, что иногда приятно бывает полежать и даже поспать. Славно спать, когда знаешь, что тебе не грозят никакие опасности!

Здесь даже звери ко мне хорошо относятся. Как-то раз я гуляла по комнате. У меня не было настроения грызть книги, и, наверное, они это заметили, потому что меня оставили одну. Мне захотелось полетать. Я умею чудесно летать. В воздухе меня поддерживает мой пышный хвост. Перелететь через всю комнату, со шкафа на ширму, — одно только наслаждение. Я оттолкнулась лапами от шкафа, полетела и вцепилась в ширму. Взбежала наверх, оттолкнулась, полетела, приземлилась на стол и даже проехалась по нему с размаху. Что-то упало на пол и разбилось; я долго смотрела, но не разобрала, что именно. Не все ли равно! Как мне хорошо! Мне удивительно хорошо! Мне лучше всех!

Потом я покапала на стол. Они не велят капать на стол, но что же мне — выбирать, куда капать? Где сижу, там и капаю. Я собиралась теперь перелететь на кресло, вдруг, смотрю, из-под кресла кто-то выходит. Какая-то особа, очень похожая на меня, но с острым носом. Такого же роста, как я, только не рыжая, а серая. И хвост у нее — это меня сразу поразило — голый, как прутик. Я перелетела на кресло, а она испугалась и