А ночь была как музыка, как милость - Валерий Столыпин

Парочка напоминала войско французов времён войны с Наполеоном.

Процедура наложения гипса и оформление больничного заняли почти весь день, после чего пришлось, не имея копейки денег ловить машину, чтобы доставить пострадавшую домой.

– Договоримся, – сказал бомжеватого вида таджик на отечественной копейке сомнительно пригодного для эксплуатации автомобиля, – все мы люди, все мы человеки. Как не помочь?

Квартира девушки оказалась на восьмом этаже. Лифт, тоже видимо знак, как назло не работал.

Восемь этажей, восемь кругов ада. На четвёртой паре лестничных пролётов Лёньку затошнило. На восьмом их ждал раздосадованный водитель (лифт снова включили), на одном дыхании почти без акцента выдавший с десяток непечатных оборотов, после чего успокоился и помог занести Алёну в дом.

В квартире никого не оказалось, денег тоже, что вконец разозлило таксиста. Лёнька помог Алёне устроиться и ушёл добывать деньги.

В итоге альтруистически настроенный водитель помог всего за семьсот рублей, не считая полтинника, который предварительно изъял у Алёны. На такие средства можно было половину дня кататься, но ничего не поделаешь, коли сразу не оговорил сумму. Таксист как бы и прав.

Три следующих дня Лёнька учился и работал. Душа болела за подопечную, но возможности проведать её не было.

Подрабатывал он вечерами, захватывая часть ночи: ничего не поделаешь, жить как-то нужно, для этого требуются денежки, а где их взять, если не шевелиться. Под лежачий камень вода не течет.

В субботу он сходил на рынок, накупил фруктов, приобрёл приличного вида торт, несколько сортов конфет и двинулся по направлению знакомого уже адреса.

Дверь открыла миловидная дама, точная копия Алёны, только лет на двадцать старше.

– Явился, зятёк!

– Извините, вы…

– Да, знаю, знаю, Леонид. Уж и не пойму теперь, спас ты мою дочь или наоборот погубил. Трое суток ревёт не переставая. Ты же ей ни адреса, ни фамилии, ни номера телефона не сказал. Сидит у окна, страдает. Тебя ждёт. Что за молодежь нынче пошла. Больно вы нежные, чересчур чувствительные. Жизнь – процедура суровая. Нужно учиться выплывать, приспосабливаться к течению, барахтаться. Всё же молодец… что пришёл. На зятя не обижайся, это у нас, у взрослых, юмор такой неправильный. А как прикажете к вашим сопливым сантиментам относиться? В розыск подавать, чтобы несмышленую дочурку успокоить? Где ты болтался три дня, где, я тебя спрашиваю?

– Учился я, работал. Не мог я прийти. Не мог.

Алёнушка сидела у окна с опущенными на колени ладонями. Лицо опухшее, глаза красные. Слёз как таковых не было, видно закончились. Увидев Лёньку, она вскочила, забыв про перелом, в полной прострации сделала два шага и упала парню в объятия.

Так они простояли довольно долго, пока девочка не пришла в себя.

– Лёня, ты где был? Никогда, слышишь, никогда больше так со мной не поступай. И не смотри на меня, я такая страшная.

Лёнька слизнул слезу с её щеки, взял девочку на руки и понёс в ванную комнату умываться.

Там их мамка и застукала, когда они с наслаждением целовались. Покачала головой и махнула рукой: давно ли сама такая была?

Повзрослела дочь, выросла. Пора любви: как же иначе?

Витька всегда был особенный, странный. Романтизм, чувствительность, сострадание, неуверенность и сентиментальность сочетались в нём со странной отвагой и безрассудством.

Ему ничего не стоило залезть, например, на верхушку сосны, чтобы посмотреть в дупло, где прячутся малюсенькие бельчата, пройти по карнизу плоской крыши пятиэтажки, ради спора спрыгнуть с балкона третьего этажа.

Это не значит, что он ничего не боялся или был глуп: инстинкт жизни бурлил, жаждал продолжения.

Конечно же, Виктору было страшно, но внизу  с обожанием и завистью на него  смотрели друзья. Больше увечий и смерти он страшился показать слабость.

Как правило, товарищи были на три-четыре года младше Витьки. Так получалось совсем не случайно, он понял это позже, когда стал старше.

Откуда и почему у него появилась неуверенность в себе, юноша не знал. Ему казалось, что смятение, беспомощность и робость, сковывающие мышцы и мысли, были с ним всегда.

Для того, чтобы внутри всё сжалось и кровь стала холодной иногда не нужно было даже причин. Неуверенность, боязнь что-либо предпринять сидели внутри и нагружали мозг, выдавая сотни вариантов самых худших стечений обстоятельств.

Чем сильнее Витька старался избавиться от страха неизвестности, тем настойчивее её избегал, иногда настолько глубоко погружаясь в переживания, что терял связь с реальностью.

Но это происходило лишь тогда, когда на него никто не смотрел.

Мальчишки своим восхищением заставляли Виктора делать то, на что он не решился бы, не будь они свидетелями его “подвигов”.

Выдать свой страх было намного мучительнее.

Спросить у прохожего время, например, заставить себя Витька был не в силах: ведь на него никто не смотрел с надеждой увидеть бесшабашность и удаль.

У парня сбивалось дыхание, начинали дрожать колени, появлялась сухость во рту, чувство, что нечто живущее внутри парализует волю, не позволяет дышать.

Юноша готов был сделать что угодно, лишь бы избежать общения с этим тягостным состоянием.

Сколько раз он не спал ночами, обливаясь потом в мечтах о том, как завтра будет всем и каждому с лёгкостью задавать любые неудобные вопросы. Просто подойдёт и спокойным голосом узнает, где находится, например школа номер семь или детская библиотека.

Во сне у него это иногда получалось.

С трудом.

Внутреннее сопротивление до конца не отпускало даже в грёзах, а в реальности превращало в комок нервов.

Если что-то очень нужно было узнать, Витька посылал это сделать своих верных оруженосцев, делая вид, что испытывает их преданность и верность.

Среди младших мальчишек он был непререкаемым авторитетом. Если было нужно, публично, когда вокруг восторженные зрители, мог защитить любого из них.

Сколько раз приходилось ему драться один на один и даже с группой подростков, чтобы  доказать – он вожак стаи.

Кровь в подобных ситуациях нередко проливалась, зато все знали, что с Витькой и его друзьями шутить опасно.

Был случай, когда десятиклассник, Витька тогда учился в шестом, избил его друзей лишь за то, что не дали денег на сигареты. Вовка Михайлов считал, что раз он в школе самый сильный, значит, все ему должны.

Витьке тогда было двенадцать лет. И дело даже не в возрасте: Вовка весил  вдвое больше, имел преимущество в росте сантиметров тридцать. Справиться с ним для мальчишки было нереально.

Витька схватил отрезок свинцового кабеля, им и наказал наглеца на глазах у восторженных мальчишек.