Убийство в кукольном доме. Как расследование необъяснимых смертей стало наукой криминалистикой - Брюс Голдфарб

В длинной стороне дома, выходившей на Восемнадцатую улицу, было несколько узких окон на первом этаже и вход для слуг, прикрытый полукруглой аркой. Парадный вход с Прейри-авеню был непритязательным, почти безыскусным: ни лестницы, ни веранды, лишь тяжелая дубовая дверь на уровне проезжей части. Стилизованные колонны поддерживали еще одну полукруглую арку, которая была даже меньше, чем над входом для прислуги[40].

Снаружи дом Глесснеров выглядел словно официальное учреждение, тюрьма или больница. Но вне поля зрения публики оставался большой внутренний двор, в котором располагался благоустроенный сад — городской оазис для одной семьи. За порогом парадной двери лестница шириной три с половиной метра вела в вестибюль, который был больше лобби иного отеля. В доме нашлось место и для гостиной площадью полторы тысячи квадратных метров — для приемов на сотню гостей, которые семья не раз устраивала.

Ричардсон разместил основные семейные комнаты с внутренней стороны дома, развернув их во двор. Через окна на южной стороне проникал теплый свет. Во многих комнатах было два входа (а иногда и больше), что позволяло прислуге незаметно перемещаться по дому. Коридор, проходивший вдоль северной стены, использовался преимущественно прислугой и защищал семью от уличного шума и резкого зимнего ветра Чикаго.

Реакции на новый дом Глесснеров были смешанными, если не сказать хуже. Фрэнсис Макбет прилежно записала мнения, которые она услышала о новом доме:

Как вы попадаете внутрь?

В нем нет вообще ничего красивого.

Он похож на старую тюрьму.

А мне нравится. Это самое странное из того, что я когда-либо видел.

Он выражает идею. Но мне не нравится эта идея.

Напоминает крепость.

Все поражены вашим странным домом.

Дом похож на хозяев — солидный и простой, но внутри совершенно не ощущается дух домашнего уюта.

Весьма богатый промышленник Джордж Пульман, выпускавший спальные вагоны и живший в одном из самых больших и роскошных домов на углу Прейри-авеню и Восемнадцатой улицы, вообще заявил: «Я не знаю, в чем я провинился, за что теперь эта штука смотрит на меня каждый раз, когда я выхожу за порог».

В газетной заметке от 10 июля 1886 года о доме Глесснеров говорилось так: «Прейри-авеню — улица людная и полная сплетен, и ее обитатели недовольны тем, что новенький дом не дает никакой возможности заглядывать в окна и наблюдать за тем, что происходит за его дверьми… А то, что этот дом растет, несмотря на неодобрение, просто ошеломляет соседей»[41].

Резиденция на Прейри-авеню стала последним законченным проектом Ричардсона. Спустя три недели после завершения чертежа архитектор умер от заболевания почек в возрасте 48 лет[42]. Помощники довели до конца все начатые им проекты, включая дом Глесснеров, а вознаграждение (85 тысяч долларов) отдали его вдове.

«Дом отвечает [всем возложенным на него требованиям], — писал впоследствии Глесснер. — Он подходит для практически любого сборища… В нем легко и удобно принимать множество людей… Сотни человек побывали на музыкальных представлениях и театрализованных чтениях, более четырех сотен являлись на приемы, не создавая ощущения давки, стеснения или духоты. Изысканные обеды с несколькими переменами блюд собирали более сотни гостей зараз, и все приготовления проходили на нашей кухне силами нашего собственного повара. Дважды здесь обедал полный состав Чикагского симфонического оркестра, а один раз — Коммерческий клуб»[43]. Просторный дом был явной демонстрацией статуса Глесснеров, вознесшихся к вершинам чикагского общества.

На дни рождения Фрэнсис Макбет Глесснер и в другие важные даты дирижер оркестра Теодор Томас украдкой заводил две дюжины музыкантов в дом, и во время обеда мягкие звуки музыки неожиданно заполняли здание[44]. На двадцатипятилетний юбилей свадьбы Глесснеров весь оркестр прокрался через вход для прислуги на Восемнадцатой улице и поднялся по черной лестнице, чтобы удивить семью импровизированным концертом.

Несмотря на слабость и дискомфорт от постоянных проблем со здоровьем, Фрэнсис вела активную светскую жизнь. Она состояла в совете Общества прикладных искусств и в интеллектуальном клубе «Фортнайтли», изучала иностранные языки и литературу, а также прошла курс ювелирного дела и применяла свои навыки, создавая украшения.

Фрэнсис читала запоем, поглощая по два-три толстых тома за неделю. В 1894 году она создала общество, ставшее одним из самых популярных в ее окружении, — Понедельничный утренний клуб читателей[45].

Попасть в клуб можно было только по приглашению Фрэнсис. Каждый сезон Фрэнсис составляла список участниц, доходивший до 90 человек. Все они были замужними женщинами, за исключением сестры Фрэнсис, Хелен Макбет, и нанятой клубом профессиональной чтицы Энни Тримингем. Многие участницы были женами преподавателей недавно основанного Чикагского университета. Почти все члены клуба жили в районе Саут-сайд.

Клуб открывался в 10:30 утра. Обычно в первый час Эмми Тримингем читала собравшимся серьезную литературу либо выступал приглашенный лектор. Следующий час посвящался более легкой, развлекательной литературе или музыкальному выступлению кого-то из состава симфонического оркестра Чикаго. В первый понедельник каждого месяца занятия клуба завершались легким ланчем.

Многие участницы клуба вязали или вышивали во время чтений. Во время Первой мировой войны женщины вязали перчатки и свитера для мужчин, воевавших за рубежом. После войны они шили одеяла и одежду для детей в госпитале округа Кук. «Пальцы леди были заняты шитьем и другими женскими ремеслами, — вспоминал Джон Джейкоб Глесснер. — А когда чтение прерывалось, то, несомненно, их языки принимались за женские пересуды»[46].

Приглашение в Читательский клуб было очень желанным. «Вся Прейри-авеню будет в сборе», — докладывала страница светских новостей, описывая собрание как «изящную компанию женщин в блестящих мехах, модных шляпах и с последними импортными новинками в сумочках»[47]. Участницы клуба с ноября по май еженедельно собирались в библиотеке дома Глесснеров — и так более трех десятилетий подряд, пока плохое здоровье Фрэнсис не положило конец собраниям в 1930-е годы.