Логово - Дин Кунц

…Ей девять лет, и она играет со своей собакой Бу. Игривый Лабрадор приносит ей в пасти брошенный ею красный резиновый мячик и кладет у ее ног, но это уже вовсе не мячик, а бьющееся сердце, за которым тянутся оторванные артерии и вены. Но сердце, оказывается, пульсирует не оттого, что живое, а оттого, что сплошь, снаружи и внутри, облеплено шевелящимся клубком могильных червей и жуков…

Вертолет уже был в воздухе. Сильные встречные ветры делали его полет более похожим на плавание застигнутой в море штормовой погодой лодки. К горлу Линдзи подступила рвота.

Над ней со стетоскопом в руке склонился врач, лицо которого было скрыто в тени.

Рядом другой врач в шлемофоне, склонившись над Хатчем, кричал в микрофон, ведя переговоры, однако не с пилотом, а, скорее всего, с коллегой, который находился в той больнице, куда должны были доставить пострадавших. Из-за шума винтов, со свистом рассекавших воздух над их головами, голос его казался тонким, похожим на прерывающийся от волнения фальцет подростка.

– …Незначительные повреждения черепа… другие опасные раны отсутствуют… смерть, скорее всего, наступила… от избытка воды в легких…

С противоположной стороны кабины, в ногах у носилок, на которых лежал Хатч, дверца вертолета была чуть приоткрыта, и, что поразило Линдзи, то же самое было сделано и с дверью, располагавшейся с ее стороны, отчего по кабине гулял арктический сквозняк. Теперь было понятно, почему надсадный рокот винтов и свист ветра заглушали все другие звуки.

Но зачем им был нужен такой холод?

Врач, занимавшийся Хатчем, в это время кричал в микрофон:

– …Механический способ… оживления… О2 и СО2 результатов не дали… эпинефрин также оказался не эффективен.

Реальность слишком ощутимо вторгалась в ее сознание. И ей не хотелось этого. Причудливые видения, несмотря на порождаемый ими ужас, казались ей менее страшными, чем то, что происходило наяву, в кабине санитарного вертолета, видимо, оттого, что на подсознательном уровне она хоть как-то могла воздействовать на ход событий в своих кошмарах, но была совершенно бессильна влиять на них в реальной жизни.

…Она на выпускном балу, танцует с Джоем Дельвеккио, парнем, с которым она тогда встречалась. Потолок зала убран длинными тонкими полосками гофрированной бумаги, струящимися на волнах вздымаемого кружащимися в танце парами воздуха. Вся она в голубых, белых и желтых блестках, отбрасываемых вращающейся над их головами хрустальной люстрой с маленькими зеркальными отражателями. Звучит прекрасная музыка тех лет, когда рок-н-ролл еще только начал терять свою прелесть, еще нет музыки диско, и «Нового времени», и «шейка», тех лет, когда Элтон Джон и «Иглз» находятся еще в зените славы, когда еще выходят пластинки с записями «Айсли Брозерс», «Дуби Брозерс», Стива Уандера, а Нейл Седака вновь с триумфом возвращается на сцену: прекрасная музыка, такая жизнерадостная и живая, и все еще живы, и мир полон надежд и возможностей, которых, увы, уже нет и в помине. Они медленно кружатся в такт мелодии Фреда Фендера, отлично исполняемой местным джаз-оркестром, и ее переполняют блаженство и счастье. Но вот она поднимает голову с плеча Джоя и смотрит вверх и вместо его лица видит гниющий оскал трупа, желтые зубы, торчащие из-под скукоженных черных губ, струпья отслаивающегося вонючего мяса, налитые кровью выпученные глаза, из которых сочится отвратительная жижа. Она хочет закричать и вырваться из его объятий, но продолжает танцевать под прелестные, романтические звуки шлягера «Когда падет еще одна слеза», сознавая, что видит Джоя таким, каким он будет через несколько лет, когда погибнет во время взрыва казармы морских пехотинцев в Ливане. Она чувствует, как смертный холод его тела передается ей. И понимает, что надо быстрее вырваться из его рук, пока холод не захлестнул и ее саму. В отчаянии оглянувшись вокруг, чтобы позвать кого-нибудь на помощь, Линдзи видит, что Джой не единственный танцующий мертвец. Вот плывет в объятиях своего кавалера Салли Онткин, уже почти вся разложившаяся, такая, какой станет через восемь лет, когда умрет от отравления кокаином, а юноша словно не замечает ее гниющей плоти. А вот, кружа свою девушку, проносится мимо Джек Уинслоу, футбольная звезда школы, который менее чем год спустя погибнет по пьянке в автомобильной катастрофе: его вспухшее лицо пурпурно-красного цвета с зеленым отливом, левая сторона черепа раздроблена; именно таким он будет после катастрофы. Скрипучим голосом, словно его голосовые связки превратились в высушенные струны, голосом существа, вышедшего из могилы, который никак не мог принадлежать Джеку Уинслоу, он кричит, обращаясь к Линдзи и Джою:

– Вот это ночка, ребята, а? Здорово!..

Линдзи вся дрожала, но не только из-за пронизывающего ветра, со свистом врывавшегося в полуоткрытые двери вертолета.

Врач, лицо которого до сих пор оставалось в тени, мерил ей кровяное давление. Ее левая, оголенная по локоть, рука была вынута из-под одеяла. Рукава свитера и кофточки на ней были обрезаны. Выше локтя ее туго стягивала манжета тонометра.

Она дрожала так сильно, что врач, очевидно, приняв ее дрожь за мышечные конвульсии, поспешно схватил с лотка резиновый клин и вставил ей в рот, чтобы она не откусила себе язык.

Линдзи оттолкнула его руку.

– Я умру.

Убедившись, что это были не конвульсии, он твердо сказал:

– Да что вы! Вы не так плохи, как вам кажется. Все будет в порядке.

Откуда ему было знать, что она имела в виду. Линдзи нетерпеливо перебила его:

– Мы все умрем.

Именно эта мысль была лейтмотивом всех ее странных сновидений. Смерть находилась с ней рядом со дня ее рождения, была постоянным спутником всей ее жизни, но поняла она это только пять лет тому назад, когда умер Джимми, сегодня же, когда смерть отняла у нее и Хатча, она поверила в ее неизбежность.

Сердце ее сжалось, как крепко стиснутый кулак, а душу до краев заполнила новая боль, отличная от всех других и неизмеримо более глубокая. Несмотря на ужас, обморочное состояние и полный упадок сил, которыми она, как щитом, прикрывалась от действительности, правда явилась к ней во всей своей неприглядной наготе, и ей ничего другого не оставалось, как принять ее такой, какой она была.

Хатч утонул.

Хатча больше не было в живых. Искусственное дыхание не помогло.

Хатч навсегда ушел из жизни.

…Ей двадцать пять лет, она полулежит на подушках в родильной палате больницы св. Иосифа. Нянечка подносит к ней маленький, завернутый в одеяло сверток, ее ребенка, ее сына, Джеймза Юджина Харрисона, которого она носила в себе ровно девять месяцев и которого, уже всем сердцем полюбив, еще никогда не видела. Улыбающаяся нянечка отдает сверток в руки Линдзи, и Линдзи осторожно приподнимает обшитый атласом край голубого хлопчатобумажного одеяльца. И видит там маленький скелетик с пустыми глазницами и согнутыми в просящем жесте младенца костяшками пальцев. Смерть Джимми явилась на свет вместе с ним, как и со всеми нами: менее чем через пять лет Джимми умрет от рака. Маленький костистый ротик ребенка-скелета открыт в долгом, тягучем, молчаливом крике…