Концерт Чайковского в предгорьях Пиренеев. Полет шмеля - Дмитрий Николаевич Петров

оказаться с битой мордой. Вот было бы глупо-то — в первый день отдыха быть побитым тупым соотечественником. И за что? Ни за что. Просто так, за длинный язык. А он вполне мог бы и врезать… Почему бы и нет? Более чем возможный вариант».

Я лег спать с твердым намерением больше ни в какие разговоры со своими странными соотечественниками не вступать. А поскольку они тут все как на подбор странные, лучше вообще избегать контактов и просто отдыхать где-нибудь вдалеке от буйного стада родимых бизнесменов и их окружения… От греха подальше.

С этой мыслью я и встал наутро. Светило солнце, какого у нас в Петербурге вообще никогда не бывает. Была жара. Море сияло вдали, за несколькими квадратными корпусами отелей.

Я пошел вдоль пляжа по узкой бетонной дорожке. Было еще рано, и пляж был полупустой. Все отсыпались после ночных гуляний. Потом я выяснил, что основная масса отдыхающих выползает на берег только после пяти часов, когда несколько спадает дневная жара.

У самого края пляжа, ограниченного высокой скалой, я остановился. Место было удобное. Пляж почти совсем пустой, только прокат катамаранов, да маленькое кафе-стекляшка с несколькими столиками под тентом. Народу мало и русских нет совсем. И не будет, они ищут места более людные. Чтоб людей посмотреть, и себя показать. Смотри, Европа, сколько я наворовал на родине…

Брать в прокате лежак дорого — триста пятьдесят песет в день. Это две бутылки отличного вина в универсаме. Так что нет — бедный русский писатель спокойно полежит на собственной подстилке, взятой дома, а деньги прибережет для вина «Сан-Мигель». Он сейчас полежит на солнце, искупается, а потом, ближе к вечеру направится в супермаркет «Мазо», что расположен почти напротив отеля, и накупит себе вина. И будет сидеть у себя на балконе и сибаритствовать.

Я разделся, лег на свою подстилку и закрыл глаза. Море не шумело, оно было тихим и огромным. Я полежал и пошел купаться. Меня омывали волны Средиземного моря. Они были плотные и соленые. В них плавал Одиссей, их бороздили корабли пиратов и мореплавателей. Где-то тут плыли корабли Сципиона Африканского, плывущие покорять Карфаген… Теперь тут плыл я. Это было величественно.

Сколько миллионов лет это море билось волнами в своей огромной чаше, сколько людей окунались в него по разным поводам. Сколько стихов и песен о нем сложено. Сколько видели его воды. И все для того, чтобы теперь полноватый и белокожий петербургский литератор погрузил в него свое слабое, изможденное советским режимом и последующей борьбой за жизнь, тело…

Я перевернулся в воде на спину и закрыл глаза.

Мой поезд вырвался из черного туннеля…—

пришли мне на память стихи Зинаиды Гиппиус. Правда, она написала их по другому поводу, но это уж совсем неважно…

Я родился в Петербурге, тогда Ленинграде, городе трех революций. Я ходил по его улицам — то пыльным, то заснеженным и скользким от несколотого льда… Я видел первомайские демонстрации с портретами вождей, и вообще многое видел. И боялся всегда. За все. И имел для этого все основания. И мерз, и трясся, и бился как рыба об лед в холодной и равнодушной массовой битве за место под солнцем. И я победил. Пока что, во всяком случае… Так прими же меня, Средиземное море!

Выбравшись на берег, я протер глаза от соленой воды и увидел ту самую женщину. Ту, что привлекла давеча мое внимание в баре.

Только она тогда была с мужчиной. И что-то их крепко связывало между собой. Наверное, они муж и жена… Только мужа сейчас с ней не было. Женщина сидела одна на матраце и пыталась его надуть.

Теперь она была в купальнике, очень открытом, и я сразу ее не узнал бы, если бы не ее волосы. Они темной тусклой медью отливали на солнце и падали на смуглую спину.

Розовый купальник отлично оттенял ее кожу — плотную, матовую, с многочисленными родинками, рассыпанными там и тут подобно звездам на ночном небосклоне…

Матрац не надувался. Здесь повсюду продаются уже надутые матрацы, а у нее он был спущен. Она силилась надуть его, напрягалась, но у нее ничего не выходило. Где же ее муж? Почему он не приходит на помощь?

Я могу к ней подойти и предложить помощь… А как насчет мужа? Он сейчас придет и неизвестно, как он на это посмотрит. Мало тебе, Андрей, того что тебя вчера чуть не побил этот Федя, эта горилла? И все из-за твоего нахальства. Из-за того, что вечно тебе не сидится спокойно и ты лезешь…

Еще в юности мама говорила мне, что я подобно гоголевскому Ноздреву — «исторический человек». Попадаю в разные истории, то есть…

Но какие бедра… Какая грудь! Она почти вываливается из узкого бюстгальтера… А лицо! О, это испытание для бедного литератора из холодного сумрачного Петербурга!

И вообще — может у меня на второй день пребывания на южном солнце, случиться тепловой удар, например? И у меня помутиться сознание? Вполне — я человек северный, солнцем головку нажгло и того… Привет, как говорится. Полез к чужой жене…

Вот только интересно, она говорит по-английски или нет? Скорее всего, что нет. Все это враки русских интеллигентов о том, что за границей все знают иностранные языки. Это сказка, которую придумали люди, не видевшие ничего дальше своей коммуналки на Васильевском острове. Это прекрасная сказка, и им хотелось бы, чтобы это была правда.

«Вы знаете, Марья Ивановна, а ведь за границей все владеют иностранными языками. Да-да, не то, что у нас… И не одним, а обязательно несколькими. Да-да, там так принято…»

И все кивают головами со знанием дела. Россия вообще — страна сказок. Про доброго царя, про мировую революцию. Или про «культурную заграницу»… Неважно о чем…

— Разрешите вам помочь?

Я стоял над ней, и напряженно ждал реакции. Она несомненно услышала меня, потому что когда я нервничаю, я повышаю голос и он становится у меня противно-писклявым.

Скорее всего, как я ожидал, она поднимет ко мне лицо, безразлично изобразит подобие улыбки и скажет что-нибудь типа: «Моя твоя не понимай». По ихнему это произносится: «Ноу инглез» — «Не понимаю по английски». Они тут все так отвечают, как правило. Интеллигентные бабушки с милого Васильевского острова очень заблуждаются на их счет…

Женщина действительно подняла голову и посмотрела на меня. Она разжала зубы и выпустила изо рта трубку матраца. Зубы ее при этом блеснули слоновой костью…