Через Атлантику на эскалаторе - Елена Мищенко

В зале размещались огромные абстрактные композиции мадам Невелсон в виде зубчатых, прямых и изогнутых деформированных конструкций с лирическими названиями «Лунный сад», «Семь сезонов цветения» и т. д.

Между ними на мольбертах разместили мои картины из серии «Наша Филадельфия». Вклад творческой бригады мистера Бейкона был довольно скромным: чертежи, покрашенные бледными акварельными маркерами, а также маленький макет. Отдельно на мольберте стояла моя картина с аркой города Сен-Луис и твеновскими фанерными хулиганами на переднем плане. Мистер Питман окантовал ее в шикарную барочную раму с позументами по углам.

Мистер Бейкон, к нашему ужасу, оказался весьма обстоятельным докладчиком. Он говорил больше двух часов. Все истомились до предела. Его исторические экскурсы были пространными, его лирические отступления в область ландшафтного дизайна – нескончаемыми. Присутствовавшие выходили и заходили, а он все говорил и говорил, только иногда ему подносили новые стаканы со spring water.

Действо, наконец, закончилось. Мистер Бейкон остался с журналистами. Мистер Питман выскочил взбешенный, прокричав: «Он даже ни разу не упомянул моего имени, кстати, твоего тоже». Это уже относилось ко мне, вскочил в свой джип и умчался. Мы покинули поле боя, так и не поняв результатов. Мы отправились домой по 95-й скоростной трассе. Наш дом размещался в районе Норд-Ист на Бастлетон авеню, напротив офиса Social Seсurity. Из окна моей студии я видел американский флаг над этим офисом. Глядя на него, я определял погоду: сильный ветер или безветрие. Хотя это в принципе особой роли не играло, так как, выходя из дома, мы тут же садились в машину. Такова уж американская жизнь.

Когда я в былые времена выглядывал из окна своей квартиры в Киеве, я видел памятник Богдану Хмельницкому. С годами менялось его окружение – вокруг него была ограда с фонарями, она то исчезала, то опять появлялась. Политические веяния отражались и на нем. Да и отношение к памятнику было неоднозначным. Сторонники дружбы Украины с Россией его приветствовали, националисты не очень, антисемиты его чествовали, евреи не разделяли их точку зрения… Он восседал на вздыбленном коне с 1888 года, указывая булавою на запад.

Когда я выходил на балкон, я видел не только памятник Богдану Хмельницкому, но и огромную колокольню Софии Киевской. Этот дом (улица Владимирская, 22) был живой историей Академии архитектуры УССР. В каждой из его восьми квартир жил кто-нибудь из корифеев зодчества.

На первом этаже – академик Неровецкий и профессор Колотов, крупнейший начертальщик Союза, бывший проректор Киевского архитектурного института, а также доцент Сидоренко, мой шеф, утверждавший, что «еще не настало время». На втором этаже – основатель и бессменный президент Академии архитектуры Украины Владимир Игнатьевич Заболотный, народный архитектор Украины Наталья Борисовна Чмутина, председатель Киевского союза архитекторов Николай Кузьмич Иванченко. На третьем этаже – профессор Александр Матвеевич Вербицкий, автор Киевского вокзала, известные архитекторы Алексей Александрович Таций и Алла Даниловна Иванова, директор библиотеки академии Мария Федоровна Гридина. Наконец, на четвертом – вице-президент академии Анатолий Владимирович Добровольский, директор Софийского заповедника Георгий Игнатьевич Говденко, и мы с отцом. Пусть извинит нас читатель за столь подробный перечень имен моих соседей, но это был мир, в котором я жил не только территориально, но и профессионально.

Когда проходили выборы, меня, как правило, назначали агитатором в нашем доме, и у меня была возможность посетить всех этих корифеев. В те времена выборы, как известно, всегда проводились в большом темпе, под мощным давлением энтузиазма народных масс, хотя результат их был всегда легко предсказуем. И уже в 9 часов утра я должен был, взяв урну для голосования, посетить нерасторопных деятелей архитектуры. Я обходил все квартиры, многократно извиняясь. Задержка была только у старенького профессора Вербицкого и его супруги. Я заходил к ним, раздавал бюллетени. После этого его супруга выходила из комнаты, чему я, по положению, не имел права препятствовать, а я беседовал с ним о его славном детище – Киевском вокзале. Супруга приходила назад и спокойно усаживалась. Я, как полагалось, протягивал ей урну для голосования и очень вежливо предлагал опустить в нее бюллетень. В ответ она выражала полное недоумение.

Бедный интеллигентный Александр Матвеевич начинал усиленно извиняться: – Вы меня простите, Саша, но моя супруга иногда кое-что забывает. Так что вы лучше идите на свой агитпункт, и скажите, что мы все проголосовали, что мы все – за.

– Александр Матвеевич, но я так не могу. Мне бюллетени даны под расписку.

Он тяжело вздыхал, и начинались длительные поиски. Один раз мы бюллетень нашли под подушкой, другой раз – в шкатулке. Больше всего я боялся, чтобы она не спрятала его в книги. Их было много, и поиск становился бы безнадежным. В этой же квартире жили Гридины.

Первые стычки в нашем подъезде произошли у меня с Марией Федоровной Гридиной сразу после войны. Она была очаровательной строгой дамой – директором нашей академической библиотеки. Встретив меня в подъезде, она сказала:

– Остановитесь, молодой человек. Соблаговолите побеседовать со мной. Мне нужно с вами посоветоваться. – С удовольствием, – ответил я, хотя, честно говоря, ее тон не предвещал ничего хорошего.

– В нашем подъезде появились надписи и рисунки на стенах – эдакие петроглифы. Вам в школе нынче, очевидно, не разъясняют, что такое петроглифы, а это наскальные или настенные изображения. Зря, конечно, но не в этом дело. Беда в том, что петроглифы в нашем подъезде крайне непристойного содержания. Мне бы не хотелось передавать вам их смысл. У нас живет несколько молодых людей вашего возраста, которому свойствены такие поступки. Но я подозреваю вас.

– Почему именно меня? – опешил я. – Я никогда в жизни этим не занимался.

– Надписи сделаны очень качественным карандашом «Негро», который мог сохраниться только у профессионального архитектора, а среди подростков такой отец есть только у вас.

– Я клянусь вам, что не имею к этому никакого отношения.

– Будем надеяться. Но если вы что-нибудь узнаете, дайте мне знать. Меня зовут Мария Федоровна. Я живу в квартире номер 5.

– Я знаю, – подавленно ответил я.

Преступников так и не удалось выявить, несмотря на криминалистические расследования Гридиной. Поскольку эти надписи были только на первом этаже, я подозревал, что это работа клиентов дворничихи Маши, томившихся в ожидании приема. Ей разрешили обустроить один марш лестницы на первом этаже, так что там появилась малюсенькая каморка, где размещались вплотную стол и кровать. В этой каморке жила дворничиха со своей престарелой тетушкой Катей, которая помогала ей в дворницких делах в периоды ее увлечения спиртным. Заработки Маши одной лишь дворницкой работой не ограничивались. Часто, приходя поздно домой, я встречал пьяненькую Катю.