Приют святой Люсии для девочек, воспитанных волками - Карен Рассел

– К чему ты клонишь? – мрачнеет Воллоу. – Мы спасем ее. Сохраним ее, ну, или память о ней.

– А как именно ты собираешься это делать?

– Пока не знаю, братишка!

Воллоу озабоченно хмурит брови. Он явно не думал о том, что будет дальше.

– Ну… мы посадим ее в аквариум.

– В аквариум? – усмехаюсь я. – А потом что? Купишь ей детский бассейн?

Похоже, мы чего-то недодумали. А если у призрака Оливии нет глаз? Или носа? А если у нее в черепе поселился электрический угорь, заставляющий светиться ее глазницы потусторонним светом?

Воллоу грозно смотрит на меня.

– Намерен свалить, братишка? Она ведь твоя сестра. Хочешь сказать, что боишься своей маленькой сестренки? И поменьше напрягайся насчет того, что мы будем с ней делать. Сначала ее нужно найти.

Я молчу, но в голове у меня продолжают крутиться мысли. Миновало уже два года. А если все, что произошло с Оливией, давно вознеслось к небесам, к темному нагромождению облаков? Затем пролилось дождем, опять испарилось и пролилось на землю? И Оливия растеклась по всем рекам, деревьям и грязным городам мира? А здесь остался лишь ил и наше глупое желание найти ее. Только вот искать нечего: от нашей сестры не осталось вообще ничего.

На четвертую ночь поисков я натыкаюсь на целый выводок призрачных детишек. Они плывут прямо на меня, опутанные водорослями, безглазая мешанина рук, ног и волос. Я в панике выскакиваю из воды, и сердце у меня громко стучит.

– Воллоу! – кричу я, залезая в санки. – Я только что видел… я… нет, с меня хватит, я больше не могу. Теперь ты суй голову в воду и врезайся в мертвых малолеток. Пусть Оливия сама нас ищет.

– Успокойся, это лишь мусор, – произносит Воллоу, тыкая в сторону океана веслом.

Он выуживает из воды грязную кучу салфеток, куриных хрящей и рыжих щетинистых водорослей, намотавшихся на какую-то пластиковую тару.

– Видишь?

Забившись в угол панциря, я тупо гляжу на черную воду. Я-то знаю, что́ видел.

Эти очки становятся для меня каким-то Божьим наказанием, одним из изощренных мучительств, которые встречаешь в греческих мифах. Я вот думаю, насколько все было бы проще и приятнее, если бы они были волшебными и позволяли видеть невидимое. Ну, например, я бы мог читать послания, написанные чернилами каракатицы, или проникать взглядом сквозь купальники бразильских девчонок. Но тут эти мысли прерывает Воллоу, макая меня в воду. А потом опять и опять.

– Давай, смотри, – недовольно ворчит он, вытирая мокрое лицо.

На пятую ночь я вижу плезиозавра. Он похож на неонового бегемота, который, как вялая комета, скользит в воде. У меня возникает первобытное ощущение чего-то знакомого, будто оживает когда-то виденный сон. С неторопливой птичьей грацией он приближается ко мне. Длиннющая шея изгибается, как буква S, а ящерообразное тело размером не уступает бабушкиному буфету. Призрачные лапы переливаются всеми цветами радуги. Я пытаюсь отплыть подальше, но он слишком большой, чтобы я мог уклониться от столкновения. Плавник этого Левиафана полосует мое тело, и в животе у меня загорается знакомый холодный свет. А в голове вдруг всплывают строчки из учебника, правда, не помню, из какого: «Некоторые доисторические существа до сих пор обитают под водой».

Я просыпаюсь, когда начинается гроза. Вероятно, я заснул в крабьем панцире. Темная пена облаков озаряется голубым потусторонним светом. Воллоу стоит на носу нашей посудины. При свете молний видны его сверкающие зубы и темные провалы глазниц. Словно кто-то снова и снова делает рентгеновские снимки горя.

– Я просто хочу попросить у нее прощения, – тихо произносит Воллоу.

Он не видит, что я проснулся, и разговаривает сам с собой, а может, с океаном. В его голосе нет ни тени страха. И я вдруг понимаю, что таким замечательным братом, как Воллоу, я уже никогда не стану.

Мы обогнули почти весь остров. Через четверть часа вернемся на кладбище кораблей. Господь милосерден. Завтра приезжают родители, и можно будет с чувством выполненного долга заняться компьютерными играми, ощущая себя сухим и безупречным. Маяк вдруг выхватывает из темноты скалистый обрыв, который мы не заметили раньше. По воде прыгают белые блестки света.

– Ты видел? Это здесь! – взволнованно восклицает Воллоу. – Это то самое место!

– Прекрасно.

Дальше мы плывем молча. Я гребу с обреченным видом приговоренного к галерам. Течение относит нас назад, однако мы продвигаемся к цели. Я молюсь, чтобы скалы оказались скопищем низких облаков или сплошным камнем без всяких там пещер. Но выясняется, что в них много дыр. Сначала я вздыхаю с облегчением – все они такие маленькие, что в них не заплывет даже столь мелкая рыбешка, как Оливия. Воллоу судорожно шарит взглядом по камням.

– Здесь должен быть вход, – бормочет он. – Смотри!

И правда, из-под изъеденного солью выступа, будто из-под двери, пробивается тусклый свет.

– Мне туда ни за что не пролезть, – заявляю я, но сразу понимаю, что это не так.

А вот посудина наша там застрянет. Это означает, что встретиться с Оливией мне придется одному. А вдруг этот свет и есть Оливия?

– Это светлячки, – объясняет брат, словно читая мои мысли.

Но лицо у него безнадежно печальное, а в тусклых глазах не отражается свет.

Я оглядываюсь. Мы в полумиле от берега и можем добросить камень до островков мангровых деревьев. И все же земля кажется далекой, как недостижимая мечта.

– Готов? – спрашивает Воллоу, сгребая меня за шею и подталкивая к воде.

– Нет!

При виде темных скал меня охватывает ужас. Я стаскиваю с лица очки.

– Иди сам играй в детектива! – восклицаю я, вешая очки на край панциря. – А я сыт по горло.

Воллоу пригвождает меня к краю посудины. Здоровой рукой он пытается выкинуть меня за борт, но я отчаянно сопротивляюсь, выгибаясь во все стороны.

– Тимоти, не делай этого! – предупреждает он, но уже поздно.

– Вот как я поступлю с твоими проклятыми очками! – кричу я.

Подняв очки над головой, я изо всех сил швыряю их на дно крабьих санок. Но результат меня разочаровывает. Очки остаются целыми и невредимыми. На них не появляется ни малейшей трещинки. Мерзкие небьющиеся линзы.

Самое неприятное то, что Воллоу спокойно наблюдает за мной, терпеливо дожидаясь, когда я перестану валять дурака. Потом ногой подвигает ко мне очки.

– Ты успокоился?

– Волли! – умоляюще хнычу я. – Это просто безумие. А если со мной там что-нибудь случится, а ты не сможешь прийти на помощь? Давай вернемся.

– Что? – с отвращением переспрашивает брат. – И оставим Оливию здесь навсегда? Ты этого хочешь?

– Бинго!

Вот чего я на самом деле хочу. Может, бабуля немного не в ладах с пищевой пирамидой, однако о смерти судит весьма здраво. Я мечтаю, чтобы мои родители перестали кататься по миру и фотографировать суданских прокаженных. Хочу, чтобы Воллоу повернул к берегу и мы, наконец, стали спать по ночам, как нормальные люди. Чтобы наше семейство оставило Оливию в покое.