Приют святой Люсии для девочек, воспитанных волками - Карен Рассел

– Тебе что приснилось? – шепотом спросил он.

– Мне приснилась серебряная ракета, вся в огне, – тихо ответил я сквозь смех.

Огливи сразу перестал смеяться.

– Мне тоже.

Мне нравится прагматизм, с каким он относится к нашим снам. Огливи отказывается толковать их вместе со мной. Как, например, прошлым летом, когда мы предсказали потоп в зоопарке Сент-Луиса, произошедший в 1949 году.

– Какая разница, что это означает, братишка, – вздохнул он. – Я не собираюсь бегать со львами наперегонки.

– А почему мы не получаем какие-нибудь хорошие знамения? – интересуюсь я. – Голубь с оливковой ветвью, Прокламация об освобождении, бывшие паралитики, завоевывающие олимпийское золото? Почему?

Огли пожимает плечами:

– Нет худа без добра, Элайджа. По крайней мере, нам не снится будущее.

У нас с Огливи поразительно схожие истории болезни. Многие годы ошибочно считалось, будто мы страдаем от ночных кошмаров. Ведь так трудно объяснить взрослым, что с тобой происходит.

Мама, мне приснилось, будто с неба упал огонь. И прямо на этих длинношеих чудовищ. В мире стало темно, и повсюду были воронки. А потом чудовища исчезли и остались лишь сутулые волосатые существа, которые воровали яйца. Мы должны их спасти!

Мама, мне приснилось, что из земли течет кипящая лава, совсем как кровь из раны. А люди у подножия горы собирают помидоры и поют итальянские песни. Мы должны их предупредить!

Мама, мне приснилось, что большой дирижабль с немцами вот-вот вспыхнет. Мы должны…

– Это лишь сон, сынок, – обрывала меня мама, выключая свет. – Просто плохой сон. Нам не надо ничего делать. Спи.

Потом я пошел в школу и стал сопоставлять факты. Помню, с каким изумлением читал «Нашу историю». Ее содержание напоминало перечень моих снов. Везувий, бубонная чума, тропический шторм «Вита» – похоже, я оказался пророком. Энни называет мои сны запоздавшим предостережением. Порой я думаю, что мы с Огли как испорченные антенны, которые ловят сигналы бедствия с давно погибших планет.

Было бы лучше, если бы наши сны поменьше напоминали мрачные пророчества с привкусом крови. Или я забывал бы их сразу после пробуждения. Меня больше всего достает этот мимолетный переход от сна к бодрствованию, когда кажется, будто время на мгновение застыло и стоит в изголовье кровати. Я просыпаюсь с уверенностью, что мог что-нибудь сделать, чтобы предотвратить катастрофу. Укрепить строительные леса, закрыть люк, не пить воду, посадить на карантин заболевшего, не выводить корабль из порта, поехать на метро в негорючей одежде, не ходить в Имперский Город, держаться подальше от ледников! Это секундный интервал между отголосками сна и ожившим сознанием, уверяющим меня с настойчивостью будильника: Слишком поздно, слишком поздно.

Но не все так плохо, есть и прорывы. Я же попал в этот лагерь. И уже четыре года подряд занимаю лишь второе место по части исторических причуд.

Наше опоздание не привлекает внимания, потому что Зорба еще не пришел. Энни посматривает то на часы, то на дверь. Мы начинаем набирать команду для игры в мунбол, когда в палату врывается Зорба. С него льется пот, а рыхлое лоснящееся лицо чем-то напоминает кабачок.

– Ну, наконец-то, – вздыхает Энни. – Ребята, позвольте мне представить нашего директора и основателя лагеря, моего мужа Зорбу Зуликевича…

– Хеймдал исчез! – гремит Зорба своим олимпийским баритоном.

По толпе прокатывается шумок. Хеймдал, наш кудлатый Гудини, почти каждый день убегает из своего загона. Но территория лагеря довольно мала и со всех сторон окружена деревьями. Если Хеймдал пропал, значит, он утек в сторону болот, туда, где находится омут.

Энни побелела, как полотно.

– О, нет, Зорба. А если вернулись собаки? Мы не должны пугать детей, – тихо произносит она.

Микрофон включен. Аудитория ахает. Все начинают тревожно озираться в поисках невидимых собак.

– Не дрейфь, – шепчу я одному из новичков. – Нет здесь никаких собак. Никто их тут сроду не видел. Энни немного того, ну, ты понимаешь…

Огли выразительно крутит пальцем у виска. Мы оба знаем, что у Энни опять завелись в голове тараканы. Еще давно, до своего выздоровления, она подхватила вирус ночного кошмара, и ей годами снились черные бродячие собаки, целая свора, скрывающаяся за деревьями и убивающая ее овечек. Зорба всегда просит нас не говорить о своих домашних псах в присутствии Энни.

Зорба берет микрофон у нее из рук.

– Мы должны найти нашего барана! – провозглашает он.

Голос его гремит, как иерихонская труба. Энни раздает фонарики, и мы вываливаем наружу. Чтобы прочесать ближайший лес, разделяемся на пары. Я хватаю Эмму за руку и тащу к берегу. В темноте озеро напоминает блестящее зеркало. Я подвожу ее к воде, чтобы показать наше отражение. Пусть посмотрит, как здорово мы смотримся вместе, словно выплывая на поверхность из какого-то сказочного сна.

– Эмма…

Из-за деревьев раздается пронзительный крик. Мы с Эммой переглядываемся. Зорба нашел барана.

У нас в лагере есть стадо овец – живое свидетельство мрачноватого юмора Зорбы. Они живут в загоне рядом с озером по соседству с индейками, которых Зорба откармливает на убой в качестве источника триптофана. В стаде три овцы – Хеймдал, Муфлонка и Мериноска – слишком мало, чтобы заснуть, пересчитывая их. Но даже при такой малочисленности они следуют стадной логике. Хеймдал у нас гуляка. Дерзкий баран, постоянно нарушающий установленные границы. Муфлонка – реальный вожак. Только с ее соизволения стадо в лице Мериноски и какой-нибудь заблудшей индюшки может последовать за Хеймдалом.

Мы все бежим на крик. И видим несчастного Хеймдала, мертвым облачком белеющего на земле. Он лежит, уткнувшись мордой в лужу с головастиками.

– У него горло перерезано! – восклицает кто-то, но я этого даже не замечаю.

Мое внимание сосредоточено на розовых ушах Хеймдала. Они вывернуты наизнанку, и я с трудом удерживаюсь, чтобы не вернуть их на место. Все в синих венах, они выглядят печально и чуточку непристойно. Зорба опускается на землю рядом с Хеймдалом и кладет его голову себе на колени. А потом рыдает так горестно и страстно, как не может позволить себе ни один человек. При виде мохнатой треугольной морды Хеймдала у меня в крови начинает гулять адреналин. Никогда раньше я не чувствовал такого подъема. Наконец-то «до» и «после» встали на свои места.

– Огливи, барана кто-то убил. Ты понимаешь, что это значит?

– Жаркое из баранины?

Я машу рукой в сторону загона:

– Это значит, мы должны последить за ними ночью.

Огливи хмурит брови:

– А нельзя ли нам помянуть барана как-нибудь по-другому? Например, питой и мусакой, которую приготовит Энни?

– Огли, я серьезно! Ты не понимаешь, как это важно? Это ведь не сон, а реальная трагедия! И происходит она сейчас, а не сто лет назад. И мы можем это остановить.