Облака не тают - Оксана Ткаченко

Бернара окружали люди. Собрание завершилось. Но никто не спешил уходить. Наступало время отмечать успехи. В зале раздавали напитки. Вечеринка разгоралась.

– Здравствуй, Бернар! Как дела? – обратилась к директору парижской галереи длинноногая блондинка в блестящем чёрном платье.

– Добрый вечер! Всё не так уж плохо, – Дюке попытался вспомнить, где он сталкивался с ней. Может быть, он провёл с этой претенциозной особой когда-то одну ночь? Оттолкнул эту мысль, поскольку женщина выглядела роскошно-вульгарной, что ему захотелось поскорее покинуть фуршет.

– Бернар, ты, что не помнишь меня? – изумилась блондинка.

– Не уверен в нашем близком знакомстве, – сказал он.

– А мы и не были близки. Неужели глядя на любую девушку, в голове у тебя сразу вертится колесо: «Спал или не спал?»?

– Нет. Не на любую.

– Похоже, ты влюбился.

– А что заметно?

– Конечно. Раньше ты вёл себя по-другому. Сейчас твои мысли витают не здесь.

– Ты угадала. Хочешь знать, где?

– Интересно, где же?

– В Праге.

– Серьёзно? Ну, ты даёшь! Она чешка?

– Нет. А ты не ревнуешь?

– Бернар, ты так и не вспомнил, кто я?

– Жутко стыдно. Но не припоминаю.

– Мари. Та самая Мари, которую любил твой друг Жак.

«Господи, Мари, из-за которой Жак потерял себя, погубил! А совесть её не замучила. Хотя ей, наверное, надоело ждать, когда же он признается в любви. Всё сложно», – подумал Дюке и сказал:

– Значит, у тебя жизнь прекрасна. Судя по твоему виду. А про Жака тебе кое-что известно?

– Да. Моя жизнь прекрасна. Прекрасна внешне, мой дорогой Бернар. Однако внутри всё кровоточит. Любви нет в моей жизни. Понимаешь? Любви нет. А Жак любил меня, по-настоящему любил. Я поздно поняла. Тем не менее, я поняла его любовь. Главное, что я всё-таки поняла. Впрочем, уже поздно. Говорить об этом поздно. Не хочу.

– Он уничтожил себя из-за тебя, – Бернару было обидно за друга.

– Я знаю. Мне больно.

– Почему же тогда ты так поступила?

– Мы, женщины, очень нетерпеливы. Если нас не подпитывать хоть какой-то надеждой, то мы фактически умираем. Мы теряем уверенность в конкретном человеке. А вернуть уверенность – трудно, почти невозможно. Лучше вовремя окунаться с головой в любовь. Не надо ждать никаких будто бы подходящих случаев. Подходящие случаи, удобные моменты – это бред. Есть любовь сейчас, и только сейчас. Завтра, через неделю, через месяц – пустые слова. Перегорит чувство, и всё. Нельзя возвратиться в то, что было. Часы любви нужно использовать по назначению и до того, как истечёт срок годности.

– Мари, ты умная девушка. Жаль, что у вас с Жаком не получилось быть счастливыми, – произнёс Дюке. «Она права. Спешить нужно, не терять свою любовь понапрасну», – убедился он.

– Зато у тебя получится быть счастливым. Бернар, не растрачивай бесценное время. Не предавай любовь. Слишком дорогая плата ждёт потом. Боль души – ни с чем не сравнимая боль. Торопись любить. Пока.

Мари затерялась в толпе. Дюке разволновался: «Я идиот. Из-за собрания я оставил Дину одну в Чехии. Если бы я знал, что конференцию перенесут, что она состоится аж через пять недель, я бы ни за что не уехал от неё. Как я мог так поступить? Даже не выяснил, где она живёт. Простит ли она? Ведь я предатель». Он быстро направился к выходу.

– Бернар, ты уже уходишь? Ещё рано, – остановил Дюке его заместитель, парень тридцати лет.

– Наоборот, Франсуа. Уже не рано.

– А-а, понимаю. Кто-то ждёт? – ухмыльнулся Франсуа.

– Я надеюсь.

Директор галереи ехал на своём автомобиле. Ему очень нравилось это время в Париже, когда зажигаются фонари и мир, погружённый во мрак, несёт в себе надежду и грусть одновременно. Но в этот вечер Бернар спешил домой, чтобы написать письмо знакомому менеджеру, тому, который выступал посредником между ним и Диной Гринчук, когда шла подготовка к пражской выставке. «Если Прасолов общался с ней, значит, ему вполне вероятно известен её домашний или электронный адрес, номер телефона. Неважно, что он сможет дать мне. Важно, что это будет ниточка, по которой я сумею найти свою любовь, вернуть Дину», – неслось в сознании мужчины. «А если она не простит? А может, и нет никакой любви с её стороны? Вдруг мне просто показалось? Тогда я умру от безответного чувства. Сена примет меня в свои объятия. Я утону, а русская художница никогда не узнает, что сделала с моей любовью», – изнурял себя Бернар. Свернув за угол, он остановился возле особняка.

– Пустой дом, тебе так же паршиво, как и мне? – спросил Дюке, выйдя из машины. Он сходил с ума от боли. А боль эту звали Диной.

Гринчук впала в жуткую тоску. Ничто её не веселило. Руки не поднимались писать. Хотя сюжеты для картин были. На второй день после приезда она распечатала фотографии, сделанные в Праге. Снимок, где она с Бернаром вдвоём, спрятала. Мама не должна знать, что она медленно умирает из-за этого человека. Зато по ночам, когда Вероника Васильевна уже спала, Дина включала настольную лампу в своей комнате и смотрела, смотрела, смотрела. Смотрела на его лицо. Изучала его взгляд. Пыталась убедиться, что в его глазах пылает любовь. Потом упрекала себя за сказочную наивность. Нет в этом портрете страсти. Нет. Она ему безразлична, как любая другая девушка, которой он чисто из вежливости открывает дверь магазина. Временами ей казалось, что она никогда не была в чешской столице, что в эти дни не проходит там её выставка, что никогда она не встречала мужчину, за голубые глаза которого готова отдать сердце. После долгих, нудных размышлений художница начинала беззвучно плакать. А потом уставшая засыпала. Засыпала от душевной боли, которая не отпускала её даже во сне. Она тревожилась, надеялась, что он вернётся. Мечтала увидеть его, по крайней мере, во сне. Но Дюке ни разу ей не приснился. Жизнь становилась отвратительной. В ней отсутствовала прежняя прелесть бытия. Дина и раньше знала, что такое разочарование. Только теперь оно приобрело иной цвет – тёмно-серый. С каждым днём её собственный разноцветный мирок превращался в чёрный.

Вскоре Дина заставила себя сесть за работу. Она собиралась рисовать городской пейзаж, тот самый, что запечатлела на фотоаппарат на пражской улице. Сделала набросок простым карандашом. Покинула мольберт и подошла к окну. Шёл дождь. «Я не могу так больше. Мне он нужен. Очень нужен. Прошло два месяца, а он не поинтересовался, как я вернулась в Россию. Ему наплевать на меня. Почему же тогда мне не казалось это? Он был рядом, и я была уверена в его любви. А сейчас? Где любовь?» – грустила девушка. Слёзы лились по щекам. Она не может писать картину в подобном состоянии. Через пять минут Гринчук переоделась и вышла прогуляться.

Она забыла зонт. Однако возвращаться не стала. Ей было абсолютно безразлично, что она промокнет. У подъезда Дина встретила соседа с седьмого этажа.