Волчица и Охотник - Ава Райд

Имре сводит брови, но хватка на его топоре не ослабевает.

– Ты знаешь, как карается предательство, Пехти.

Пехти снова плачет и не отвечает.

Капитан переводит взгляд с Фёрко на Имре.

– Подержите его.

Оба Охотника бросаются к Пехти, и он воет. Имре и Фёрко переворачивают его на спину, прижимая руки к земле, заставляя раскинуть их. Я всё смотрю, смотрю, а в моей груди нарастает ужас. Капитан стоит у ног Пехти. Мех на его чёрном шаубе вздыблен. В свете фонаря лицо Пехти блестит от слёз.

Имре коленом прижимает кисть Пехти к земле. Вынув из голенища нож, он достаёт клинок из ножен и суёт рукоять в рот Пехти.

– Закуси, – велит Имре. С удивлением понимаю, что его лицо тоже мокрое.

Я хочу было протестовать, но вспоминаю безумное, чудовищное выражение лица Пехти, когда он прижимал нож к моей коже. И слова умирают прежде, чем я успеваю что-то произнести.

Топор капитана очерчивает аккуратную дугу, опускаясь аккурат под левым плечом Пехти. Стремительный взмах взъерошивает мех его шаубе, но когда лезвие зарывается в землю, мех снова лежит гладко.

Долгое мгновение лес молчит. Фёрко и Имре встают. Капитан поднимает топор; с серповидного лезвия стекает что-то вязкое и чёрное. Сонным вялым движением, словно его только что разбудили, Пехти ёрзает по траве, поднимает голову. Когда поднимается его тело, рука не движется следом.

Вижу белую костяную шишку, выступающую из его плеча, и искалеченную плоть, словно усыпанную драгоценными камнями, алыми, как перезревшие ягоды. Вижу рваные лоскуты кожи, наброшенные на обрубок его руки, вяло развевающиеся на слабом ветру.

Нож выпадает изо рта Пехти. Его крик громче, чем любой звук, который мне доводилось слышать. Мой желудок сжимается, словно кулак. Сгибаюсь пополам, уперевшись ладонями во влажную землю, и меня рвёт.

Глава третья

Пехти рыдает всю ночь, не прекращая. После того как Фёрко прижёг его плечо раскалённым лезвием, Имре перевязал рану полосками мешковины и кожи, и пучками сухих листьев, смоченных живицей. Смотрю на них, сгрудившихся у затухающего костра. Во рту всё ещё стоит привкус желчи. Капитан, стоя над потерянной рукой Пехти, соединяет ладони и шепчет поминальную молитву. По всей длине отрубленной руки проносится бело-голубое пламя, яркое, как хвост горящей кометы. Пальцы Пехти тают, словно комочки свечного воска. Костяшки остаются лежать в земле, словно какая-то странная белая флора. Кажется, меня сейчас снова стошнит.

Жалкий рассвет ползёт по лесу; золотистые и розовые лучи восхода пробиваются сквозь тёмную решётку ветвей деревьев и папоротников, выдавливая цвет. До меня дотягивается лишь бледный жёлтый отблеск. Падает на мои трясущиеся руки, покрытые мелкими царапинами от ладоней до ногтей, на пятна засохшей крови на моём волчьем плаще. Падает на капитана, окрашивая его чёрный шаубе в серебристый от пылинок. Падает на Пехти, грудь которого вздымается от рваного дыхания, каждый вздох – насилие. Его побелевшие губы размыкаются, исторгая хриплый стон.

– Ты приманишь всех забытых богом чудовищ Эзер Сема прямо к нам, – рычит Фёрко. Носком сапога он подталкивает нож Имре к Пехти. – Закуси, если нужно.

Пехти не отвечает. Его ресницы вяло подрагивают, словно мотыльки.

Ни я, ни Охотники не спали. Рана у меня на горле всё ещё влажная и открывается всякий раз, когда я пытаюсь заговорить, поэтому я держу губы крепко сжатыми. Сосредотачиваюсь на том, чтобы подавить урчание в животе, когда капитан направляется ко мне, и опавшие листья хрустят при каждом его шаге.

– Встань, – велит он.

Сердце замирает, когда я поднимаюсь. Теперь, когда я знаю, что король хочет, чтобы меня доставили в столицу целой и невредимой, я, наверное, должна чувствовать себя смелее. Но когда вспоминаю о его клинке, отсекшем руку Пехти, желание храбриться исчезает. Клятва королю до сих пор кажется слишком хлипким щитом между мной и капитанским топором.

– Полагаю, я должна поблагодарить вас, – говорю я, чувствуя, как в горле пересохло. – За то, что спасли мне жизнь.

Не встречаясь со мной взглядом, капитан отвечает:

– Я не вижу славы в спасении волчиц, а свои обеты храню не ради вашей благодарности.

В груди вспыхивает гнев. Охотники настолько же набожны, насколько жестоки, и всякое возмездие, которое они желают обрушить на меня, сдерживается их глупой верностью богу.

– Вам, должно быть, жаль.

– Этого я не говорил, – он бросает на меня быстрый испытующий взгляд. – И ты вполне могла обойтись без моей помощи. Ты откусила Пехти ухо.

Чувствую лёгкий укол стыда лишь потому, что сама подтвердила байки Охотников о варварстве язычников. Но потом я вспоминаю дугу, очерченную капитанским топором, повязку на его отсутствующем глазу, и стыд гаснет быстро, слово затушенная свеча.

– Я думала, отсутствующие части тела делают Охотников могущественнее, – говорю я. – Возможно, ему стоит поблагодарить меня.

– У Охотников нет никакой особой силы, – отвечает капитан. – Есть лишь сила Принцепатрия, текущая сквозь нас, и мы – Его смиренные слуги.

– В Кехси мы боимся не слуг. Мы боимся дикарей с топорами.

Ожидаю, что мой укол заденет его, но капитан лишь изгибает бровь. Он говорит совсем не как дикарь с топором. Голос у него размеренный, а язык красноречив. Я решаю, что он просто исключительно умный солдат. Но всё-таки солдат.

– Но должно быть, вы боитесь гнева ваших богов, – говорит он наконец, – если посмеете свернуть с их праведного пути.

– Нет, – отвечаю я изумлённо. – Наши боги не ждут от нас совершенства.

Так же как мы не ждём от наших богов логики и смысла. Они непостоянны, упрямы, беспечны и снисходительны, как и мы. Разница лишь в том, что в своей ярости они сжигают дотла целые леса, а в своей жажде выпивают досуха целые реки. От их радости расцветают цветы, от их печали наступают ранние зимние морозы. Боги подарили нам частицу этой силы, а мы, в свой черёд, унаследовали их пороки.

Насколько я понимаю, у Принцепатрия нет пороков, и было бы кощунством даже предположить такое. Но как совершенное существо могло создать нечто настолько несовершенное, как люди с такой сильной тягой к капризам и жестокости? И почему это совершенное существо требует от мальчиков крови?

Смотрю на капитана – внимательно смотрю, словно только сейчас разглядела. У него оливковая кожа южанина и длинный нос с резкой горбинкой. Но в остальных чертах лица нет никакой резкости. Оно на удивление юное, гладкое, если не считать лёгкой щетины на горле и подбородке. Когда он поворачивается и я вижу неиспорченную часть его лица – оно кажется почти царственным. Такой профиль можно найти