Волны Русского океана - Станислав Петрович Федотов

изменят, ибо сами ничтожны, деяния же великого во благо государства могут изменить судьбу государства…

– А судьба самого великого тоже изменится?

– Сказано же: все в руцех Божиих, — посуровел Авель. — Како решит Господь, тако и будет. Значение жизни человека великого зависит токмо от его деяний.

– Я тоже так думаю, — кивнул император. — Потому и призвал тебя, отче, для совета и провидения.

Он встал, жестом оставив монаха в кресле, и прошелся по кабинету, задумчиво оглядывая его убранство.

– Здесь меня задушат? — спросил тоном, не требующим ответа, однако Авель, следивший за его движениями, проронил:

– То нам не ведомо.

– Впрочем, неважно. — Император словно встряхнул себя изнутри. — Предупрежден — значит, вооружен. Займемся деяниями во благо государства Российского, возможно, для изменения его судьбы. — Вернулся на свое место, налил свежего чаю (слуга, скользнув быстрой тенью, успел сменить остывший чайник) и обратил некрасивое, но вдохновленное идеей лицо к провидцу. — Я пригласил тебя, отче, по делу, может быть, ничтожному, однако мне за ним видится нечто, неизмеримо более значительное.

Павел Петрович поведал провидцу прожект колонизации Русской Америки, не умолчал и о предупреждении лейб-лекаря Уилли.

Авель неожиданно усмехнулся:

– Об Англии, государь, Господь рече мне, рабу Божию, что страну сию следовало наречь Наглией, ибо с превеликою наглостию лезет она во все щели, дабы интересы свои соблюсти. Опасайся, государь, такоже обещаний ея прельстительных и даров искушающих, ибо то есть дары данайцев… Что же прожекта касательно… — Провидец помолчал, отпил чаю без прикуски и молвил тихо, но весьма внушительно: — Прожект сей возымеет силу, судьбу империи меняющую, ежели на землях тех заморских заря вольности воссияет, разум человеческий освободится для замыслов и деяний великих, а деяния эти на землю российскую возвернутся силою могучей, судьбы меняющей. Токмо препона есть, кою ты, государь, волею своею разрешить можешь…

Монах замолк и уставился в пространство, словно стараясь провидеть, какое именно препятствие встанет перед прожектом, сулящим процветание всему государству Российскому.

Павел Петрович ждал, боясь чем-либо нечаянным нарушить процесс ясновидения.

Пауза затянулась.

Внезапно Авель вздрогнул и заговорил снова, но как-то механически и совершенно иными словами, без церковной витиеватости:

– Людей русских в Америке мало, образованных можно по пальцам перечесть — некому пока что ее развивать и вперед двигать. Надо отменить крепостное право, дать волю всем желающим туда поехать, помогать им в переезде, поощрять там науки и ремесла — плоды их вернутся на землю российскую, и тогда судьба России будет совсем инакой.

Император едва не раскрыл рот от изумления — не столько от смысла речений провидца, сколько от языка, словно говорил не монах, а другой, много более образованный человек. Наверное, в него вселился кто-то из будущего, — страшась неведомого, подумал он. — И что на это можно ответить?

– Крепостное право я бы хоть завтра отменил, — Павел Петрович обтер ладонями лицо — будто умылся, — да только, думаю, срок жизни моей стал бы еще короче: слишком много при дворе противников. Ну и кроме того: позволю всем желающим уехать — Россия вмиг обезлюдеет.

Авель снова вздрогнул — очнулся, взглянул на императора испуганно-безумными глазами:

– Почто обезлюдеет?!

– Так все в вольную Америку сбегут!

Взор монаха прояснился:

– Все не сбегут. Кто-то не схочет, кто-то не сможет…

– Все равно — рискованно давать волю, не готов мой народ к ней. Но я постараюсь, отче, вложить в указ многие привилегии, которые поспешествуют развитию компании, а с нею — всей колонии. А то, об чем говоришь ты, отче, пущай мои наследники претворяют, судьбу Отечества меняют.

«Польза и выгоды, проистекающие для Империи нашей от промыслов и торговли, производимых верноподданными нашими по Северо-Восточному морю и в тамошнем крае Америке, — говорилось в указе императора Правительствующему Сенату, — обратили на себя наше монаршее внимание и уважение. Почему принимая в непосредственное покровительство наше составившуюся по предмету оных промыслов и торговли компанию, повелеваем ей именоваться: под высочайшим нашим покровительством Российская Американская компания; и соизволяем, чтоб в подкрепление предприятий сей компании возможные со стороны военных начальников пособия нашими сухопутными и морскими силами по требованиям ее чинимы были на ее содержании. К руководству же и вящею облегчение и одобрение сей компании составлены для нее правила и содержание всемилостивейше даруемых от нас ей до сего времени на двадцать лет привилегий…»

Основными правилами и привилегиями стали отвергнутые Екатериной II монопольное право промыслов, торговли, поселений, а также торговые связи с другими государствами.

Параграф третий привилегий давал Компании право пользоваться не только всем, что имелось в благоприобретенных землях, но и тем, что будет открыто и отыскано впредь, лишь бы не было на то других претендентов. Привилегии давали право рубить лес, давали льготы по найму людей, по продаже свинца и пороха, но главное — даровали исключительные возможности на всяческие приобретения, промыслы и открытия новых стран. Территориями до пятьдесят пятого градуса северной широты Компания могла пользоваться по праву принадлежности их России, а те, что южнее, — открывать, исследовать, использовать по своему усмотрению, при условии что эти территории не заняты другими государствами.

По указу Павла I Компанию возглавил камергер Николай Петрович Резанов.

Прочитав высочайший Указ, Джеймс Уилли скажет военному губернатору Санкт-Петербурга графу Петру Алексеевичу фон дер Палену странные слова:

– Now I lost, but not yet evening. I don't have a gold snuff boxes, but may come down and the butt of the gun[10].

Граф неожиданно вспомнит о них после страшной мартовской ночи, когда гвардейские офицеры убили императора Павла. Среди убийц был иностранец, вроде бы камердинер генерала Зубова. Одним из орудий убийства послужила золотая табакерка. Обошлись без пистолета.

Медицинское заключение о кончине самодержца, гласившее, что смерть наступила от апоплексического удара, подписал лейб-медик Уилли.

Глава 7

Ноябрь 1808 года

Проснулся байдарщик Тараканов от сильнейшей бортовой качки. Было темно, что-то трещало, ухало, выло и свистело, слышались крики, где-то явно потоками лилась вода…

Вот дьявол! Пока он дрых в своей каюте, похоже, налетела буря; шхуна последние дни шла в виду берега, до него, обрывистого, рукой подать — тут и до крушения недалече. Мысли в голове вертелись, а руки сноровисто делали привычное дело: натянули штаны, потом сапоги… Пошарил кафтан… не нашел, махнул рукой — обойдусь, зима, ли чё ли! Под ногами плескалась вода, уже выше щиколоток. Тимофей вслепую отодвинул щеколду на двери, шатаясь от качки, вышел из каюты и, найдя руками трап, так, на четырех, и полез наверх…

Шквалистый норд-вест свистел в снастях, гнул мачты, несмотря на глухо зарифленные паруса; пенистые валы