Симбионты - Олег Дивов

То-то на нас дети с подозрением смотрят. Не любят дети тех, кто слишком боязлив. Чуют, что дело нечисто…

А услыхал бы Лешка, в чем я сам участвовал… Он, разумеется, помнит, что его отец работал в Нанотехе. Но думает, я там в санчасти прозябал. И ведь не расскажешь: будут только новые вопросы, на которые я не смогу отвечать.

Сколько всего я хотел бы забыть, подумать страшно…

— Пап! Ты там заснул, что ли, на рабочем месте?

Отец стоял у окна в своем кабинете, крупный сильный человек в белом халате, и глядел на город. Очень медленно и глухо, будто на него свалилась неподъемная тяжесть, он сказал:

— Все было решено восемь лет назад. Ничего не исправишь, дружище. Ты не переживай. Дед успел сделать очень много.

— Да, конечно… — отозвался Леха несколько подавленно. — Я тебя расстроил, пап, я же слышу. Извини.

— Ерунда. Просто… Всякое разное вспомнилось.

— Ну ладно, извини еще раз. Пока!

Отец дал отбой и крепко сжал трубку в кулаке. Поглядел на телефон и сказал то, чем стоило бы завершить разговор:

— Ты и подумать не можешь, как много он успел.

И снова уставился в окно.

Восемью годами раньше

Когда больница становится твоим вторым домом, ты понимаешь, что тут можно жить, а значит — можно все. Здесь ездят верхом на каталках, устраивают дурацкие розыгрыши, влюбляются, ссорятся, выпивают после смены и даже иногда лечатся. Совсем изредка прямо тут, на работе, врачи умирают.

Неверно думать, будто медики «привыкают к смерти». Они перестают бояться ее. Смерть для них — не экзистенциальное зло, а враг, с которым можно и нужно бороться. Их профессия — не давать людям умирать раньше времени. А еще врачи лучше всех остальных знают, насколько смерть отвратительна.

Виктор Васильев, терапевт, был не из тех, у кого пациенты, что называется, «на руках» гибнут: специальность, в общем, не располагает, не экстремальная она. Даже у психологов иногда клиентура в окна прыгает — терапевт после такого выкрутаса сам бы к психологу побежал.

Сейчас Васильев стоял, глядя пустыми глазами в стеклянную стену палаты, где умирал его ребенок, и вспоминал: а кого он потерял из тех, кого диагностировал и потом «сопровождал»? Ну, был один дедушка-хроник, кардиологический, но Виктор его не упустил, все сделал как надо, приди больной на обследование раньше, прожил бы потом не два года, а все десять. А без Виктора и год не протянул бы. И бабушка еще одна, тоже хроническая и тоже сердечница, неоперабельная уже, и снова вины его нет, хоть немного, но помог.

Люди приходят слишком поздно. Всегда слишком поздно. Но одних мы еще можем вытянуть, других — нет. А проблема зовется единственным нерусским словом: мониторинг. Дайте нам тотальный мониторинг, и люди перестанут опаздывать к врачу. Врач сам позвонит и скажет: ну-ка, зайдите ко мне на минуточку.

И не даст тебе, бедолаге, помереть раньше времени.

Поэтому когда на горизонте возник Деденёв со своими гениальными микроботами и поманил за собой, Виктор пошел к нему не раздумывая. Деду не интересен был простой терапевт, хоть и загоревшийся идеей, он сказал: «Доучишься, тогда приходи, я тебя запомнил». Васильеву было уже под тридцать, на свой страх и риск он снова взялся за учебу, ночей не спал, как в молодые годы, получил-таки вторую специальность, врача-кибернетика, и с двумя уже дипломами явился в институт на окраине города. Институт стал гораздо красивее и сменил вывеску. А директор был все тот же: худое костистое лицо, ехидный прищур. Седые усы до подбородка, которые Деденёв отпустил после смерти жены, делали его похожим на отставного пирата. Человека с такой внешностью легко принять за провинциального хитрована, уверенного, будто самый умный. На этом многие попадались: к тому моменту, когда становилось ясно, что Дед не склонен хитрить и действительно умен, он успевал добиться от вас всего, что ему нужно.

«Вот и ты! — обрадовался директор, словно пары лет не прошло, а пара дней только. — Очень вовремя, приступай».

«Экспериментальная клиника» оказалась крошечным стационаром, но у Деда все было такое: маленькое да удаленькое. Небольшая комната, набитая сверкающим железом, гордо именовалась «микрофабрикой», а на показуху вообще «нанофабрикой». Цокольный этаж — «промзона», три специалиста — лаборатория, пятеро — уже сектор. Поначалу много было только охраны и денег. Еще менеджеров от науки, мастеров «толкать процесс» и красиво нести бред по зомбоящику, крутилось вокруг Деда немало, но этих он быстро заставил перекусать друг друга, выпестовал самого зубастого и назначил исполнительным директором.

И стало, в общем, очень интересно, и было время больших надежд. Слово «нанотехнологии» звучало в эфире по десять раз на дню, от него уже всех тошнило, при этом никто в стране не понимал толком, что такое «наноробот». За исключением Деда и узкой группы научников. И, конечно, Мишка, Михалборисыч, тот самый зубастый исполнительный директор, выросший со временем до первого заместителя, — он тоже понимал в микробах, хоть и разливался про фантастических «нанороботов» соловьем на каждом шагу, от забора Нанотеха до самого Кремля. А Дед реально знал, что за зверь микроб, и реально хотел его построить. Сначала бота-диагноста, потом доставщика лекарств, затем чистильщика и, наконец, создать бота не простого, а золотого — универсального микроврача. Позже Дед проговорился, что, не будь он уверен в успехе и не рискни озвучить такую сильную идею, ему не дали бы ни гроша.

Потому что деньги тогда рвали на себя все, кто мог произнести слово «нанотехнология» без запинки. И пока не ошарашишь московских бюрократов презентацией, доступной их убогому пониманию, то есть похожей на картинку из фантастического кино, — фиг тебе, а не деньги. Да, у института было сильное конкурентное преимущество: Дед жизнь положил на микромеханизмы, и институт всегда пахал именно в этом направлении, закапываясь все глубже, вплотную подойдя к пресловутому нано-уровню безо всяких специальных госпрограмм и нацпроектов. Только это ничего не значило. Все решали личные связи и наглый пиар.

Дед не мог не влезть в «наногонку». И он влез, отхватил жирный кусок, набил институт под завязку специалистами, которых ему раньше не хватало, загнал всех в актовый зал и произнес речь:

— Тут собралась команда, помешать которой не может ничего, кроме законов природы. В законах природы мы немного разбираемся. У нас нет оснований не сделать то, на что мы замахнулись. Через пять лет выходим на прототип. Через десять — на клиническое применение. Максимум через пятнадцать — на тотальную загрузку ботов всем и каждому. Кто хочет помереть молодым, здоровым и красивым в возрасте ста пятидесяти лет — за работу, коллеги. А кто хочет жить вечно — за работу сию же секунду! Раньше начнем, раньше кончим!

Переждал нервный хохоток, прокатившийся по залу, — тут задергаешься, когда такое на полном серьезе говорит ученый мирового уровня, ранее не замеченный в прожектерстве и увлечении научной фантастикой, — и ляпнул: