Симбионты - Олег Дивов

Техник зыркнул на Михаила недобрыми медвежьими глазками и процедил:

— У директора внук. В больнице месяц. Острая лейкемия. Не знали?

Михаил под этим взглядом даже отступил на шаг.

— Конечно, знал! Я не думал, что для него…

— Семь лет парню. И не жилец. Пусть вот порадуется. Если в сознании будет.

— Да-да. Идите, Семенов. Идите скорее.

Техник зашагал в глубь дирекции, Михаил проводил его взглядом, потом медленно поднял руку и провел ей по лицу, будто пытаясь что-то стряхнуть.

* * *

Директор Нанотеха (пока еще директор, подумал он с саркастической усмешкой), член-корреспондент Академии наук, лауреат международных премий, и прочая, и прочая, Алексей Андреевич Деденёв попросил ни с кем не соединять, подвинул к себе ноутбук, положил руки на клавиши… И убрал их.

Он заработал свое прозвище, когда ему стукнуло едва пятьдесят, из-за громкого обвинения, что якобы развел в институте дедовщину. Институт считался без малого градообразующим предприятием, Дед был, пожалуй, самой популярной в округе публичной фигурой и вместе с местным начальством мог решать любые вопросы. Как они спелись при советской власти, так все и осталось потом: в городе всегда ощущалось, что тут есть хозяева. В беспредельные девяностые годы здесь даже бандитов серьезных не народилось: самому умному намекнули, чтоб не дурил, остальных он прибрал к рукам или выдавил, а со временем из него получился очень даже симпатичный и адекватный мини-олигарх. А чего? В Москве есть, пусть и у нас свой будет… Бывшие коммунисты и комсомольцы отрастили бюргерские животики, но бразды правления держали крепко, бюджеты «пилили» аккуратно, и город жил спокойно. Что-то становилось получше, что-то похуже, потом наоборот… Единственное, с чем было вовсе отвратительно, — дороги ремонтировать так и не научились. Латать умели, чинить — никак. Приличный асфальт был только в окрестностях института. Его грамотно положили с самого начала, когда возили тяжести на стройку, а дальше Дед уже следил, не позволял запускать.

Нет, благодатно-возвышенной атмосферы какого-нибудь академгородка здесь отродясь не было. Даже от постройки института и приезда толпы «интеллигентов» местный климат не переменился. Город был старый, непростой, со своей историей. Некогда знатный купеческий центр — одних церквей тридцать штук, — он пришел в упадок после революции, но особую ауру сохранил. Тут жили основательно и не суетясь, понимая себе цену, но шибко не умничая. Считали естественным, что из города есть прямой поезд в Москву. На этом поезде и уехал молодой Деденёв, чересчур энергичный, слишком амбициозный, чтобы закиснуть в родном захолустье. Деду это запомнили — когда он стал мировой величиной, им гордились, но с присказкой: ох, зазнался, нас позабыл. Когда Дед вернулся, чтобы строить институт, все очень обрадовались, и тут же начался шепоток: вот был ученым, а стал администратором.

Ошиблись. Дед пришел сюда надолго, планы он вынашивал именно научные, а чтобы эффективно творить, ему нужен был твердый тыл, устойчивое положение, и лучше бы подальше от Москвы. Достичь этого можно было единственным путем: влюбить в себя сначала институт, потом городскую власть, потом весь город. В какой-то момент Дед думал, что вот-вот надорвется, но все-таки справился. Его хватало и на науку, и на руководство институтом, и на общественную работу. Но тянуть такую нагрузку и не схлопотать инфаркт он мог при одном условии: если его команды выполнялись четко, в срок и без туфты. Сказано — сделано. Не сделано — честно признаемся, где напортачили, что пошло наперекосяк. Дед давал своим людям очень большую свободу, но и спрашивал жестко.

Естественно, при таком блестящем и харизматичном начальнике подчиненные рано или поздно начинают копировать его манеры и много о себе думать. Особенно те, у кого есть реальные основания задирать нос. Институт не был никогда «почтовым ящиком», но «закрытых тем» тут хватало, люди занимались серьезными вещами, было чем гордиться. И в космос летали здешние изделия, и вообще много техники, подчас не особо мирной, состоялось благодаря хитрым микромашинкам, тут придуманным и собранным под микроскопами в опытных цехах.

Дед сманивал талантливых людей со всей страны — и обратно по всей стране разлетались соблазнительные байки об институтской вольнице. О том, как Дед умеет втоптать сотрудника в грязь, — тем более. Очевидно добрейший человек, он иногда взрывался. Мудрые в этот момент делали шаг назад: задавит ведь ненароком, потом сам расстроится. Кто поглупее, тоже отскакивал, но в страхе. Вот испуганные и создавали Деду недобрую славу.

Что там, собственно, за донос с обвинением в дедовщине пошел по инстанциям, никто не помнил за давностью лет, но Деду чуть ли не первый раз в жизни крепко влетело от московского начальства, и именно тогда прилипла к нему эта кличка.

Дед усмехнулся и пошел дальше работать.

А потом на институт свалилась удача. Как оказалось впоследствии — наноудача, но кто ж тогда знал.

Период, который позже назовут «нанопсихозом», еще ждет своих исследователей. Лет через сто они, наверное, расскажут людям, зачем на самом деле создавался международный надзорный орган за нанотехнологиями и какова была истинная подоплека жарких дебатов в ООН. Со стороны все это очень напоминало историю с «глобальным потеплением». Но только со стороны.

Людей запугивали страшными нанороботами — старательно, год за годом, день изо дня, — не потому, что контроль над их разработкой принес бы барыши контролерам. Нанороботы пугали до нервной дрожи самих контролеров: они оказались слишком близко. Внезапно.

Наука всегда движется рывками. Долгий период осмысления задач, попросту говоря, попыток сообразить, куда двигаться; потом эксперименты, накопление опыта, и наконец — бац! Серия открытий, которая приведет к прорыву в технологиях. Обывателю кажется, что новые вещи упали с неба, а на самом деле это результат поиска, начавшегося двадцать, тридцать лет назад… Еще наука — безотходное производство, сколько в нее ни вбухивай денег, выигрыш будет. Только заранее не угадаешь, где. Программа «Аполло» была для Америки чистым разорением, ее потому и закрыли. А лет через двадцать посчитали, и оказалось, что косвенно США заработали по пять долларов на один вложенный в космическую гонку с Советами, имевшую вроде бы чисто политические, рекламные цели. Потому что материалы и технологии, выдуманные «для космоса», начали работать в быту.

Большая наука, она как Формула-1. Вроде дурное занятие носиться с выпученными глазами по замкнутому кругу, кто быстрее, — а ведь что для гонок ни выдумают, все это рано или поздно оказывается на серийных автомобилях и пользу свою приносит. Для обывателя — внезапно. А у инженера, глядишь, полжизни ушло.

Так было и с микроботами, для обывателя — «нанороботами». К ним долго шли, и вдруг они оказались рядом. Простейшие образцы, рассчитанные на одну задачу — при этом каждый в цену самолета, — уже действовали. По сравнению с «естественными микроботами», созданными природой, они выглядели бледно. Обычный сперматозоид, тоже вроде заточенный под один бросок головой вперед, на их фоне казался венцом творения. Но главное, первые опыты дали результат, от которого можно было оттолкнуться и пойти очень далеко. И очень быстро.