Мы знаем, что ты помнишь - Туве Альстердаль

которые они с напарником разузнали накануне, пока ждали дежурного следователя. – Он родился в 1945 году, как и наш папа. В пятидесятые переехал с родителями в Кунгсгорден, так что, вполне вероятно, вы с ним пересекались. Он работал на сортировке бревен в Сандслоне, пока сплав по реке не прекратился. Несколько сезонов играл в составе команды по хоккею с мячом…

– Нет, я не знаю его. – Черстин снова, не жуя, заглотила целый кусок, закашлялась и аккуратно вытерла рот салфеткой. Беспокойная тревога во взгляде. – А твой отец и подавно. Никто из нас его не знал.

– Я была у него дома, – упорно гнула свое Эйра, сама толком не зная, чего она добивается своим безнадежным и чисто полицейским упрямством. Должно быть, все дело в раздражении из-за невозможности даже сейчас получить ответы на все свои вопросы, а еще в желании добиться реванша за все те годы, когда она была еще ребенком и взрослые ничего ей не рассказывали, а лишь отмалчивались да перешептывались о чем-то по углам. А если даже ей слегка и удавалось заглянуть за занавесу тайны, то потом все равно следовало как можно скорее о ней забыть.

– Я вот думаю, сколько же у него дома книг, почти целая стена ими забита. Должно быть, он брал их почитать в библиотечном автобусе. Ты ведь помнила всех жителей округи и знала, что им нравится читать. Загружая свой автобус, ты находила и брала с собой именно те книги, которые они хотели. Или, скажем, Гуннель Хагстрём, его жена. Они потом развелись. После убийства Лины, когда Улофа отослали прочь…

Эйру прервала трель телефона. Звонят с работы, наконец-то! Она схватила мобильный и вышла через кухонную дверь в сад. Занятая приготовлением праздничного обеда, она боролась с желанием позвонить и спросить. Первые двадцать четыре часа истекли, стандартный срок для задержания. И сейчас Улоф Хагстрём мог быть на свободе. Или же нет.

– Привет, – поздоровался Август Энгельгардт, – я тут подумал, что тебе, наверное, захочется узнать последние новости. Если ты не слишком ценишь свободное время.

– Он арестован?

– Вот-вот, я только что об этом узнал. Так что у нас есть три дня.

– У нас? – вырвалось у нее. Обычно убийства не залеживались у них под носом, их со скоростью ветра относило в Сундсвалль, где ими занимался отдел по расследованию особо тяжких преступлений. Вначале они, конечно, могли привлекать все ресурсы, какие только можно: дежурных, местную полицию, следователей по гражданским делам, даже стажеров, которые могли работать сверхурочно, чтобы помочь уладить самые неотложные дела, но бо́льшая часть расследования переносилась на десять миль к югу, в каменный город на побережье. Эйра и сама сегодня утром какое-то время стояла и раздумывала на эту тему с телефоном в руках. Она как раз собиралась вызваться работать сверхурочно, когда на кухне раздался сигнал таймера и ей пришлось отбросить телефон в сторону и бежать доставать из духовки вестерботтенский пирог, а потом она увидела букет, который собрала мама, и не осмелилась отложить празднование Середины лета еще на день.

– Что-нибудь еще известно? – спросила она, плюхаясь в гамак.

Над головой заскрежетало. Она опустила ноги на землю, чтобы прекратить качание.

– Не больше вчерашнего, – сказал Август, – они ждут данные от операторов мобильной связи, с навигатора и дорожных камер, но для того, чтобы его задержать, улик более чем достаточно. В противном случае существует риск усложнить расследование, ведь он, как-никак, склонен к побегу.

– Он идет на контакт?

– Продолжает все отрицать. Завтра с утра его доставят в Сундсвалль и продолжат допрос там.

Это чтобы тот следователь, который станет его допрашивать, вечером вовремя вернулся домой, к семье и ужину, ехидно подумала Эйра.

Ей вспомнился Улоф Хагстрём, сидящий в тесной комнатке. Ощущение, что его массивное тело целиком заполнило собой все пространство, не покидало ее во время первого допроса, который она сама провела днем раньше.

Ее напряжение, вызванное осознанием того, что он совершил в прошлом. Одно дело – убийство, причиной которого может стать гнев или паника. Но изнасилование – это нечто совсем другое. Она не позволила себе поддаться на вызов, сквозивший в его взгляде, когда он, наконец, поднял голову и посмотрел на нее. Его дыхание. Здоровенные ручищи, лежащие на столе. Взгляд Эйры зацепился за мощные наручные часы на запястье, аналоговые, со встроенным компасом и всевозможными примочками, из тех, что редко встретишь в последнее время. Она сидела и смотрела, как секундная стрелка описывает круг за кругом, в ожидании, пока он заговорит.

Допрос преследовал конкретную цель. Если бы подозреваемый начал с ходу признаваться в содеянном, то ей пришлось бы прервать его, пока он не успел наговорить слишком много, и подождать прибытия адвоката. Но в случае с Улофом Хагстрёмом подобных проблем не возникло. Он просто молчал, пока Эйра просвещала его по поводу его прав и объясняла, почему он здесь и в чем его подозревают. И следом один-единственный вопрос: каково его собственное отношение к случившемуся?

Его молчание она восприняла как беспричинное, на грани агрессии, а потому была вынуждена снова повторить свой вопрос. Ответом ей стало неразборчивое бормотание, словно он бубнил молитву.

Я этого не делал.

Я этого не делал.

Сколько же раз он это повторил?

– Спасибо, что позвонил, – сказала Эйра и прихлопнула комара, пировавшего на ее щиколотке.

Она немножко покачалась в гамаке. Прислушиваясь к скрипу металла и шороху ветра, к оживленному шуму, доносящемуся с чьей-то веранды. К маминому голосу в доме, слабому и взволнованному.

– Эй? Кто это там в саду?

Слова преследовали его. Голоса проникали в камеру, резали уши, особенно голос той женщины. Упрямый и назойливый, он словно хотел пустить в нем корни.

Покопаться в том, на что ей по большей части должно было наплевать.

Каково его собственное отношение к случившемуся?

Бла, бла, бла.

Улоф расхаживал туда-сюда по камере, пять шагов туда, пять шагов обратно, ни дать ни взять – зверь в клетке. Словно он вернулся назад в прошлое, хоть это и было очень давно. Тогда у него было больше, чем просто обычная камера, в месте, где содержались подростки вроде него, и все же разницы никакой. Еда так себе, котлета с пюре и подливкой. Ему не хватало воздуха, от царившей духоты он потел больше обычного. Дыра, откуда, как ему сказали, он мог брать воду, воняла мочой. Они хотели заставить его пить мочу. Утверждая, что он замочил собственного отца.

Как будто у него был отец.

Перед полицейским из Сундсвалля молчать было легче. Мужчины понимают толк