Крылатые сандалии - Мария Папаянни

собирает у себя дома всех иностранцев и ливанцев. У нее есть Маленький Рай, это такой ларек, то есть она хозяйка магазинчика на площади. А еще, кажется, у госпожи Ирини большой дом. Она живет одна, и ей нужна в компания. Вот она и привечает тех, у кого нет никакого дома. В общем, всего пара шагов от Кошачьего царства – и уже все так запутано.

Но было и кое-что поужаснее этого ужаса. В смысле, самым жутким было другое. Мы с ребятами играли в прятки, а потом сидели на скамейке и болтали, и я много чего узнала, но это как раз совсем не жуткое, нет. Мы очень устали из-за всего, и я пошла домой, а на ходу размышляла, как там поживает Карлито, ведь он столько времени сам по себе. И тут я увидела госпожу Горемыку. Она шла в мою сторону, заглядывала под машины и кричала. В руках она держала открытую банку с консервами, скорее всего для кошек, и всё повторяла: «Кис-кис, где ты, мой мальчик?» Вот это было самое-самое жуткое. Почему она зовет кошек, если день и ночь шугает их с балкона? Мне показалось, что она зовет какого-то конкретного кота, потому что все кошки района следовали за ней по пятам, но она их прогоняла и не давала поесть. Где-то там я увидела и Праксиллу, которая опять побирушничала. Я была уже в двух шагах от своего дома и от дома госпожи Горемыки. Тут она резко остановилась, повернулась и увидела меня. Я испугалась. Вдруг она подумает, будто я ее преследую. Я стала смотреть в другую сторону, но госпожа Горемыка все ждала меня и потому я быстренько свернула в закоулочек.

Я пряталась за старой машиной, пока не услышала, как кто-то поет. Тогда я поднялась и попыталась понять, откуда доносится голос. И поняла. Изнутри машины. Я испугалась до чертиков. Пожилая женщина в перчатках и шапке сидела в автомобиле, среди бумажек, бутылок, книг, газет, кастрюль, одеял и других вещей. Все это выглядело как куча мусора. Женщина пела и расчесывала волосы пальцами, убирая их наверх, но получалось неаккуратно, всюду торчали «петухи». Затем она взяла чашку, покрошила туда хлеб или что-то такое и стала есть. Я поняла, что она там живет. Внутри машины. И конечно же я поняла, что мне пора дать дёру. А то получалось как-то странно. Будто я тайком подглядываю в чью-то комнату через окно. Я почувствовала, что задыхаюсь. От страха. И не могу пошевелиться. Тут она увидела меня, и ее взгляд застыл. Как будто она ворожея. Женщина начала копаться в бумажках вокруг себя. Надо было уходить. Может, она искала, чем бы в меня запустить. Но меня будто ввинтили в землю. Она нашла то, что искала, и открыла дверь. Наконец мои ноги начали шевелиться.

– Погоди.

– Простите, госпожа. Я не хотела вас потревожить. Я возвращалась домой.

– Как тебя зовут?

– Роза.

– Ты любишь помидоры?

Я кивнула, как дурочка, потому что «да» застряло у меня во рту и никак не выдавливалось. Словно у меня вся слюна от страха высохла.

Женщина протянула мне руку. Она держала маленькую бутылочку с чем-то красным.

– Это помидоры. Томатный сок. Я его сама сделала. Там на холме есть сад. Огород. Но это секрет. Возьми. Меня зовут Анна.

Я не знала, как мне поступить. Что вежливее? Брать или не брать? Я все-таки взяла бутылочку и наконец выжала из себя малюсенькое «спасибо».

Затем, будто это обычное дело, она пожелала мне доброй ночи и вернулась в свой автодом.

– Роза! – крикнула она, и я обернулась.

Она поднесла к губам палец, выглядывавший из дырявой перчатки, и сделала «тс-с-с». Я ушла, держа в руках бутылку томатного сока. Это было самое жуткое из всего, что случилось за вчерашний вечер.

Сегодня я встретила Афину. Подумала про «тс-с-с» и ничего говорить не стала, но, когда мы проходили мимо этого закоулка, Афина рассказала, что там, в машине, живет сумасшедшая. Уже десять лет. Поговаривают, что раньше она была пианисткой. Выступала в самых больших театрах мира. Я спросила Афину, почему эту женщину считают безумной. Потому что она живет в машине, ответила Афина. А я подумала, что если кто-то живет в машине, то, может, у него просто нет дома, и дело вовсе не в безумии. Но я промолчала. Не выдала Анну и не рассказала ни про сад, ни про подарок. А днем папа приготовил макароны с соусом из томатного сока. Мне было противно даже пробовать: я прямо видела, как Анна поедала свой ужин в дырявых перчатках, но папа убедил меня, что получилось чудо как вкусно, и я попробовала, и мне понравилось. Папа сказал, что надо бы послать ей рыбы, но как она ее пожарит? Поэтому стоит послать ей сразу жареную.

– Мне кажется, в этом районе живет немало странных людей.

– Да ну брось, так на самом деле во всех районах, – ответил папа. – Ты просто взрослеешь и потому лучше видишь, что происходит вокруг тебя. Наши глаза – это зеркала.

Ох, папа, и на всё-то у тебя найдется ответ.

И все же я не думаю, что в каждом районе есть по седой пианистке, живущей в машине, по госпоже Горемыке, которая мучает всех кошек в округе, но ищет одного-единственного кота, и по госпоже Ирини, у которой есть свой Маленький Рай в центре площади. Интересно, какими они все были в моем возрасте?

Я валяюсь на кровати. Папа опять читает Кирпич. А я смотрю на стену напротив, на те границы дороги, что я начертила. Но куда она ведет? И что еще нарисовать? Дорога-дорога, куда ты нас ведешь? Ничего. Никаких идей. Дорога не разговаривает, не путешествует[12]. Пора спать.

У этого путешествия нет конца

Как и каждым утром, Луиза открыла Театр в девять часов. Она выключила сигнализацию и остановилась перед фотографией пожилой женщины рядом с дверью:

– Доброе утро, бабуля. Спасибо тебе.

Затем она зашла за барную стойку и поставила вариться первый кофе этого дня. Открыла окна, полила цветы в горшках и разложила еду по мискам на заднем дворе. Услышала, как кошки бегут, а потом почувствовала, как они трутся об ее ноги.

– И вам доброго дня. Где вы бродили целую ночь?

Луиза вновь зашла внутрь и начала наводить порядок, включила музыку и, когда запах кофе окутал комнату, наполнила первую чашку. До вечера она выпьет еще немало.

Театр располагался в двухэтажном здании, в старом частном доме.