Резистент - Милена Оливсон

Раздается стук в дверь, и, не дожидаясь разрешения, в комнату вваливается Гарри. Я как раз стою в пижамной рубашке и трусах, – очень вовремя.

– Гарри!

– Я не смотрю, – отмахивается парень, – что я там не видел. У вас все на месте?

– Иванны нет, – говорю я, натягивая штаны.

– Ее брат тоже пропал, – сообщает Гарри. Он встревожен. – И еще Лёха.

Лёха – еще один парень из нашей девятки, он жил в комнате с Архипом. Теперь ясно: что-то не так. Не могли все трое уйти незаметно.

Сразу за Гарри появляется Ник.

– Ребят, вы не видели Ивана? Я вернулся из душа, а его нет и дверь нараспашку.

Мы рассказываем, что Иван пропал вместе с сестрой и Лёхой. Теперь парни сидят в нашей комнате, на освободившейся кровати Иванны. Мне так хочется предупредить их о прослушке! Ведь они уже начинают выдвигать теории:

– Что, если их выгнали, потому что они не подошли?

– Может, перевели в другое место?

– Может, из них уже сделали разведывательный отряд и отправили за стену?

Натягиваю одеяло по самые глаза и просто гляжу в потолок. Я никому не сказала о своей абсолютной Резистентности. На меня у Центра другие планы, – какие же? Я теряюсь в догадках. Уж лучше бы Агата ничего не говорила. Ничего особенно плохого я не услышала, но понимаю, что рассказ не закончится хеппи-эндом. Исчезновение ребят только усилило мою тревогу. Кажется, пару часов назад я убеждала себя расслабиться и радовалась, что нахожусь здесь. А теперь переживаю сильнее, чем в самом начале.

Ната тоже выглядит напуганной: ее лицо налилось краской, в глазах – смутное беспокойство. Но она вообще не из смелых. Вот испуг и недоумение в глазах Гарри – это уже серьезно.

– Знаете, утром я потребую пустить нас домой, к родственникам, – заявляет Ник, поправляя очки. – Все это слишком странно. И я хочу увидеть семью, сказать им, что я в порядке.

– Потребует он, – хмыкает Гарри. – Если бы все было так просто. Я вчера говорил с Лизой, – это девушка из моей школы, старше на год, – так вот, она родителей видит только по определенным дням. Им только письма разрешают. Мы тут как в тюрьме, ребята.

– И ты предлагаешь смириться?

– Нет. Я предлагаю осмотреться, понять, что к чему. Нет смысла просто колотить в ворота и проситься домой.

А мне сейчас именно так и хочется поступить.

В дверь снова стучат. На этот раз гость дожидается разрешения войти.

Это Адам; на нем тоже пижама, поверх накинута куртка.

– Да вас тут много, – замечает он. – Что же, Ник, ты-то мне и нужен. Теперь ты один в комнате, поэтому к тебе подселится Архип. Надеюсь, ты не против, потому что он уже переносит вещи.

– А что стало с Иваном? И остальными?

– Иван, Иванна и Алексей оказались не Резистентными. Это ошибка, такое случается. Анализы крови дают гораздо более точный результат, чем реакция на вакцинацию.

– Он спросил, что с ними стало, – настойчиво повторяет Гарри.

– Они покинули Центр, – невозмутимо отвечает Адам. – Думаю, уже вернулись по домам.

Не сказала бы, что слова Адама успокоили меня. Он ведь не просто так стал руководителем новичков: наверное, любимчик местного начальства, а заодно – их глаза и уши. Если нам врут, то Адам только поддерживает ложь. И все же – хоть немного ясности. Может, мы зря себя накручиваем, и ребята правда уехали домой? На их месте я бы тоже поспешила покинуть ЦИР. Я вспоминаю, как близнецам нравилось здесь. Только они и радовались, что оказались в числе «избранных». И тут – ошибка. Должно быть, им очень обидно возвращаться в обычную жизнь, снова идти в школу и питаться жалкими крохами по сравнению с тем, что дают нам в Центре.

Зато мне возвращение точно не грозит, вспоминаю я, и сердце сжимается в болезненный пульсирующий комок.

Утро наступает не вовремя: я совершенно не выспалась и чувствую себя разбитой. На завтраке меня подташнивает, и я запихиваю в себя только горбушку хлеба, – на большее не способна. Тяжелая выдалась ночь. Я проворочалась в постели несколько часов, думая о том, что будет дальше. Вечером я осмотрела кровать Иванны, ее тумбочку. В ящике нашла карандаш. Его она тоже случайно оставила?

Сразу после завтрака нас ведут на тренировку. В зале не только новички, но и многие другие Резистенты. Дюжина парней играет в футбол, несколько девочек помогают друг другу качать пресс на цветных ковриках. Пахнет свежей резиной. Мне заниматься не хочется, так что я сразу сажусь на лавочку. Тут же подходит девушка лет двадцати, с волосами, убранными в высокий хвост.

– Ты себя плохо чувствуешь?

– Немного.

– Не нужно отвести тебя к врачам?

– Нет, что ты, спасибо.

Девушка недовольно поднимает брови и уходит. На самом деле мне как раз нужно пойти к врачу – но после десяти вечера. Почему Агата держит свою историю в тайне? Что такого в том, что ее забрали в Центр из-за отца? Возможно, я догадываюсь, в чем дело. Может, ее тоже держат взаперти. И она хочет уйти, но не может, а критиковать Центр вообще запрещено… Но нет, дело в чем-то другом.

Ко мне подсаживается Ната.

– Ты какая-то бледная, все в порядке?

– Да, – вру я, чтобы не беспокоить ее, – просто сонная.

После двух часов в зале нам разрешают вернуться в комнаты. Но в холле уже поджидает господин Бернев.

– Доброе утро, Резистенты, – его голос сух, как обычно. – Привезли письма от ваших родственников. Сегодня вы можете написать ответы, но учтите, что рассказывать что-либо о Центре, его местонахождении, работе и сотрудниках запрещено. Нам придется прочесть каждое письмо перед отправкой, – это меры предосторожности. Письма уже в ваших комнатах.

Ба не могла мне ничего написать. Она почти не видит! Но, по крайней мере, кто-то заходил к нашим родственникам, – а значит, навещал и Ба. Пока все спешат в комнаты, я подбегаю к Берневу, который уже собирается уходить.

– Простите, но моя бабушка… как она? Ей объяснили, что со мной? И я думаю, что ей нужна моя помощь, она сама…

– Твоя родственница, сто семнадцать тридцать четыре, не сама. Ее отправили в место, где ей обеспечат уход и заботу. Разумеется, письма она не написала, но с ней поговорили и все разъяснили.

От сердца отлегло, но… Куда ее поместили? В больницу или в дом престарелых, разумеется. Ей там не место. Никто, кроме меня, не сможет заставить ее есть, когда она не хочет. Никто не почитает ей на ночь. Никто не успокоит в те моменты, когда она почти не соображает, что происходит. Она стара и больна; и пусть даже Ба смогут назначить хорошее лечение, ей все равно будет одиноко и страшно вне дома.

Бернев, не дожидаясь моего ответа, исчезает, быстро спускаясь по лестнице. Я возвращаюсь в свою комнату и застаю Нату плачущей над письмом.