Дневник. 1873–1882. Том 2 - Дмитрий Милютин

Государь, конечно, раздражен и взволнован; он снова выражал неудовольствие действиями главнокомандующего, в особенности недостаточно энергичными распоряжениями по поводу занятия Босфора. Князь Горчаков по-прежнему не хочет ничего отвечать на английский циркуляр, повторяя, что всякие новые объяснения будут напрасны. Я решился высказать противное мнение: нам нет никакой выгоды ускорять разрыв, а, напротив, если даже война неизбежна, то лучше протянуть долее переговоры. Во всяком случае, нельзя оставить английский циркуляр без ответа; молчание наше будет принято Европой за сознание нашей неправоты, а нахальства английские послужат к обвинению России в действительных честолюбивых замыслах. Я доказывал, что при каких бы невыгодных условиях не состоялся теперь конгресс, он все-таки мог бы привести дело к более благоприятному разрешению, чем может в любом случае привести новая война, угрожающая нам самыми гибельными последствиями.

Государь во многом соглашался с моим мнением, но канцлер упорно оставался при своем non possumos[13] и предлагал мне взять на себя редакцию ответного циркуляра. Спор кончился, как обыкновенно, ничем: положено было дождаться получения, с одной стороны, английского циркуляра официальным путем, с другой – ответного письма от императора Франца-Иосифа, которое может прийти дня через два.

Страшно подумать, что в такой критический момент, когда, может быть, решается будущность России, политика ее в таких бессильных, старческих руках! У князя Горчакова не только нет никакой инициативы в ведении дела (что было и прежде главным его недостатком), но даже нет мысли; он исключительно отделывается редакциею коротких ответных телеграмм, в которых большей частью одни неопределенные фразы без конкретного содержания.

23 марта. Четверг. Еще не получены ни английский циркуляр, ни письмо австрийского императора, поэтому сегодня князь Горчаков и не был во дворце. Государь потребовал к себе генерала Тотлебена и предварил его о намерении своем послать его в действующую армию, первоначально в помощь главнокомандующему, а потом и для замещения его в случае болезни. Генерал Тотлебен откровенно высказал государю, в каких натянутых отношениях он с давних времен находится к великому князю Николаю Николаевичу.

Перед обедом заезжал ко мне граф Игнатьев; говорил о том, что в Министерстве иностранных дел нет ровно никакой руководящей программы. Я убеждал его изложить свой взгляд письменно для представления государю.

24 марта. Пятница. У государя опять было совещание о мерах против распространения социалистической пропаганды. Участвовали Валуев, Тимашев, Мезенцов, граф Толстой, граф Пален и я. Говорили много, но большей частью всё давно известное и пережеванное; ничего, конечно, не придумали. Решено только, чтобы названные лица (кроме меня) снова собрались и потолковали. Вперед можно предвидеть, что и на этот раз дело окончится одними бессодержательными фразами.

Граф Игнатьев опять был у меня и сказал, что ему удалось наконец убедить канцлера приготовить ответ на ожидаемый английский циркуляр; но и тут, по словам Игнатьева, проектированный бароном Жомини ответ, так же как и все прежние телеграммы и ноты князя Горчакова, заключается в одних пустых фразах. Снова я убеждал графа набросать, хотя бы в виде конспекта, содержание ответа, которого заслуживает нахальство английского циркуляра. Не знаю, исполнит ли он обещание; ему не хочется раздражать против себя князя Горчакова, который и без того уже злобствует и на графа Игнатьева, и на меня. Тщеславию его и эгоизму нет предела.

25 марта. Суббота. По случаю дня Благовещения и полкового праздника Конной гвардии утренний мой доклад и следовавший за тем доклад канцлера были прерваны, можно сказать, на половине слова; к тому же канцлер заявил, что необходимо присутствие графа Игнатьева. Поэтому суждения по вопросам политическим были назначены вечером в 8½ часов. Потеряв много времени на поздравление двух юбиляров – генерал-адъютантов Бистрома и Глинки-Маврина, – а потом на полковой парад, я отпросился у государя не быть на обеде во дворце и успел набросать наскоро программу ответа, который, по моим понятиям, следовало бы дать на английский циркуляр маркиза Солсбери.

Утром я представил государю записку, составленную по тому же предмету графом Игнатьевым; записку эту государь удержал у себя, так как граф не желал становиться в препирательство с канцлером и уже уговорил его приложить при проектированном им кратком циркулярном ответе подробное разъяснение всех затронутых в английском циркуляре вопросов – для восстановления в истинном свете условий Сан-Стефанского договора.

Когда мы собрались вечером у государя – канцлер, великий князь Константин Николаевич, граф Игнатьев и я, – то государь, предваренный мною заранее, сказал князю Горчакову о подготовленном проекте ответа. Я прочел этот проект, предварительно объяснив, что он составлен на тот случай, если мы еще желаем возобновить предложение о созыве конгресса; главная развиваемая мною тема заключается именно в том, чтобы выставить перед Европой, что не мы отказываемся от обсуждения вопросов общей политики в Европейском ареопаге, а, напротив, считаем откровенное соглашение между всеми заинтересованными державами единственным средством для установления окончательного мира и удовлетворительного разрешения восточного вопроса.

По прочтении моего проекта государь, великий князь Константин Николаевич и граф Игнатьев отозвались сочувственно; но князь Горчаков, хотя и не выказал неудовольствия и раздражения, которых я ожидал, однако же объявил, что не согласен с общим духом проекта и считает возможным только разве воспользоваться некоторыми местами его. Он взял проект в свой портфель, и затем совещание обратилось в простую беседу.

Когда мы вышли из государева кабинета и обменялись несколькими словами, я еще раз удостоверился, что канцлер наш уже охладел к предложению о конгрессе, видя, что ему не удастся играть на нем роль победителя или, как некоторые выражаются, не удастся «козырять». В этом мнении поддерживает его граф Шувалов, который в своих депешах твердит о возможности и преимуществах отдельного соглашения с Англией. Он уверяет, будто со времени выхода лорда Дерби из правительства мирное настроение в Англии заметно более прежнего. Министры королевы даже спрашивали у графа Шувалова, правда ли, что граф Игнатьев в бытность свою в Вене в разговоре с каким-то корреспондентом газеты «Daily Telegraph» заявил, что Россия не воспротивилась бы занятию англичанами какого-либо острова в виду Дарданелл, хоть, например, Митилены. Многие думают, что виды Лондонского кабинета в том и заключаются, чтобы при настоящем раздроблении Турции, которому она вовремя не воспрепятствовала, поживиться каким-нибудь приобретением для усиления своего положения в Средиземном море. Граф Игнатьев заметил сегодня, что Россия могла бы подарить Англии хоть два или три таких островка, лишь бы покончить дело без войны.

Как ни прискорбны для нас подобные уступки после победоносной кампании, не могу, однако же, не признать, что еще прискорбнее будет рисковать новой войной против половины Европы. Все благоразумные люди понимают, что при настоящих обстоятельствах война была бы для нас бедствием; во всяком случае, она не могла бы доставить нам более выгодный мир и более поддержать достоинство России. Один только наш канцлер, в постоянной заботе о своей популярности, продолжает «козырять» и под влиянием газетного quasi-патриотизма мечет громы на всю Европу – конечно, только на словах и в телеграммах. Он опять разглашает в петербургских салонах, что проучил бы Европу, если б «министр военных сил» (sic!) не заявлял о неготовности армии к войне.