А Роза упала... Дом, в котором живет месть - Наташа Апрелева

Голод — гадкая штука, стыдная и страшная, вряд ли скажешь лучше Хармса: «Так начинается голод — с утра просыпаешься бодрым, потом начинается слабость, потом начинается скука, потом наступает потеря быстрого разума силы, потом наступает спокойствие. А потом начинается ужас».

Девочки из большого дома не посещают нашу районную, сугубо пролетарскую школу, каждое утро немолодой, но бравый и осанистый шофер отвозит их маленькую толпу — в специализированную и английскую. Даже форма у них была особая — специализированная и английская, клетка зеленая, клетка черная, клетка желтая, и ни одной грубо-синей и тускло-коричневой — цвета клана обязательного среднего образования, куцая радуга нищих.

А я наперевес с немаркого цвета портфелем последовательно прохожу через скучную анфиладу школьных дверей, одна, вторая и третья, и вот между второй и третьей необходимо поучаствовать в массовой акции «сменная обувь». На грязный цементный пол затоптанный, дрянь, тысячами ног, шлепается что-то тряпичное, безобразное и со шнурками, это мое, это мое.

А еще у нас на стене висит календарь. Дома. Это тоже мое. В своих изуродованных гормонами воспаленных снах я часто поступаю жестоко не только с календарем, но и со стеной. Она рушится уродливыми обломками с ржавыми хищными крюками арматуры, поглощая распахнутыми ртами своих руин глянцевито поблескивающую офсетную узкоглазую красотку — японку в традиционных одеждах и с веером, пока сложенным. Моя ежевечерняя ненавистная обязанность — зачеркивать утекающий день крест-накрест, в два коротких графитовых штриха, раз-два, ничего сложного. Простым карандашом «Конструктор-М», периодически подтачиваемым острыми предметами, более-менее для этого пригодными, неосмотрительно попадавшим в короткопалые отцовские руки с ребристыми ногтями в никотиновых коричневатых пятнах.

«Мы должны тщательно учитывать, сколько времени уже отсутствует наша мама», — говорит отец.

«Чтобы хорошенько подготовиться к ее возвращению», — говорит отец.

«Это самое малое, что ты можешь сделать», — говорит отец.

Он протягивает мне карандаш «Конструктор-М». Я ставлю свой крестик. Я не верю в его нолик.

Иногда так и происходит. Мама исчезла из нашей жизни внезапно. Память вытворяет странные штуки, и я не помню ни месяца, ни года, но зато отчетливо — время суток, когда она последний раз гладит меня по щеке, это время начала сумерек, ленивого закатного солнца, оно всегда немножечко через край.

Мама гладит меня по щеке своей прохладной рукой с красными ногтями, мама откидывает назад свои длинные светлые волосы, мама молчит и задумчиво смотрит не на меня. Она чуть постукивает по полу гладкой загорелой ногой в яркой туфле, замечательно синей, блестящей и праздничной, как конфета. Мама улыбается, но как-то неуверенно. Будто бы она сомневается в уместности своей улыбки. Завтра я ее уже не увижу.

«Мама все равно тебя любит, деточка», — говорит отец.

«Мы будем ждать», — говорит отец.

И протягивает мне карандаш «Конструктор-М».

добавить комментарий:

Umbra 2009-06-11 11.06 am

Мы столько всего обсуждали с тобой, оговаривая мельчайшие детали, нюансы вроде твоего гардероба, лексикона, моих причесок, наших правдоподобных легенд, времени виртуальных встреч, а самого главного — нет, не обсудили. Самый важный вопрос. И самый простой. И я ломаю голову теперь. Зачем? Не кипятись, пожалуйста, не сцепляй крепко зубы, не играй желваками. Давай сейчас спокойно. Вот просто спокойно. Ты знаешь, ты видишь — я поддерживаю тебя во всем. Но все-таки. Я решила, что имею право знать точно. Твоя конечная цель? Конкретная, ведь ты человек — конкретный.

You are viewing RumpelstilZchen's journal

11-Июнь-2009 11:25 am

Отвечу. Ты спрашиваешь, зачем. Чего я хочу добиться. Это действительно просто.

С ленивым интересом наблюдая за растущими на нашем пороге горами грязного белья, Дом совсем не удивился появлению там моей снятой, посеченной кожи (окровавленным лохмотьям, такие однажды остались на моей спине — первая и последняя отцова порка, он тогда рыдал и неловко пытался приладить кожаные полосы обратно). Брезгливо вороша отманикюренным пальцем дурно пахнущие слои, Дом безучастно заметил, как в той же куче мусора несколько позже разбилось чье-то чужое сердце. Это было мое.

Дом просто уничтожил меня.

А я просто уничтожу Дом.

Stupor 2009-06-11 11.43 am

Крутые терки, иопт…

SaddaM 2009-06-11 12.03 pm

Пиши еще, хоть и не совсем врубаюсь, но чтиво негнилое.

— Достали эти хозяйки противные, — пожаловалась Кукла приветливо светящемуся ноутбуку, — как наладились с утра орать, так и продолжают, у-у-у-у-у. Ы-ы-ы-ы-ы-ы. Рыдают еще! Разными голосами. Ревут белугами. Кричат мандрагорами. Как будто бы я не знаю, что..

Кукла аккуратно, стараясь не запутаться по общей своей рассеянности в компьютеровых проводах, слезла с пышной кровати.

Мрачно оглядела себя в зеркало. Волосы были свиты в лоснящийся тяжелый пучок, горделиво оттягивающий голову немного назад.

На сегодня у Куклы была запланирована акция величайшей важности — Первый Выход в новом платье с Открытой Спиной. Бледно-синее в некрупный коричневый горох платье игриво подмигивало каждою горошинкой и призывало надеть себя немедленно.

Кукла устала сопротивляться и нырнула в нежные шелковые объятья. Открытая Спина была выше всяких похвал, ноги соответствовали настроению, а настроение было бодрым. Позастывая в затейливых позах перед молчаливым зеркалом, Кукла вновь прильнула к монитору, уже нарядная, гороховая. Открыла папку с говорящим названием «музыка». Через положенное время узнаваемо запел Высоцкий. Музыкальные вкусы Куклы были незыблемы с пятого класса школы, когда серебристо-голубой катушечный магнитофон «Грюндиг» с многообещающим шуршанием подарил ей кумира.

«Здесь вам не равнина, здесь климат иной, идут лавины одна за одной, и здесь за камнепадом ревет камнепад, и можно свернуть, обрыв обогнуть, но мы выбираем трудный путь, опасный, как военная тропа…»

Кукла вздохнула. Помимо всего прочего, песни Высоцкого обладали фантастическими способностями предельно соответствовать моменту.

«Кто здесь не бывал, кто не рисковал, тот сам себя не испытал, пусть даже внизу он звезды хватал с небес, внизу не встретишь, как не тянись, за всю свою красивую жизнь десятой доли таких красот и чудес…» Вот и новый Куклин приятель Кот любил рисковать. Сплавлялись они как-то на байдарках. На Алтае. По реке Башкаус. Сложность Башкауса казалась фантастической, да таковой и являлась. Кукла прикрыла прохладной ладонью глаза. Так просто увидеть. Ввергающие в ужас ущелья — крутые, многокилометровые каскады с бурным течением. Она была отзывчива и впечатлительна.

Крайне негостепреимные берега — скальные стены цвета мокрого асфальта и хаотично возникающие коварные осыпи такой же окраски. В Саратонском каньоне, кульминации Верхнего Башкауса, произошел переворот, стоивший группе славы первых покорителей опасной реки, а Коту пятидесяти трех сантиметров — левой ноги до колена.