Любви хрустальный колокольчик - Елена Ярилина

Лида застала меня врасплох. Было так невыносимо больно слушать, с какой любовью и гордостью говорит она о брате. Я как раз думала в этот момент: правильны ли были мои претензии к Павлу? Теперь все они казались мелочными. Может быть, и в самом деле права Тамара, я испортила Павлу жизнь? Но чем же, чем? Тут я вспомнила все то ужасное, грязное, что сказал следователь о жизни Павла и о причинах его смерти, и мне стало нехорошо. Этими сведениями я ни с кем еще не делилась, думаю, что и не поделюсь. А тут еще вопрос Лиды о его доброте. Мужественный — да. Смелый — наверное. Но доброта, отзывчивость?.. Вот уж нет! Павел и отзывчивость — да это просто смешно! Но ведь не скажешь об этом его сестре, и где, на поминках!

— Да. Да-да, — наконец выдавила я.

Катька, которая давно оправилась после кладбища, стрельнула в меня насмешливым взглядом. Лида, казалось, только и ждала моего подтверждения и тут же продолжила вспоминать:

— А на втором курсе МВТУ он вдруг влюбился. Женечка, ты не обижайся, это ведь еще до тебя было.

Той девочке было только семнадцать, хорошенькая, как кукла. Ребята за ней стаями ходили, а она и глазом не моргнет, такая самоуверенная, хоть и молодая. Как-то она мне сразу не показалась. Я понадеялась, что при стольких-то кавалерах она на Павлика и не посмотрит, хотя в душе понимала, что вряд ли. Ведь Павлик был такой красивый, такой видный, и это несмотря на дешевую одежду. Не получалось у меня заработать на дорогие и модные вещи, эх! Как я боялась, так и вышло, Павлика она сразу заприметила. Стала я тогда разузнавать, кто она, да чья, да откуда. Оказалось, через два дома от нас живет. Побывала я у нее во дворе, поговорила с бабками, что возле подъездов сидят, бабки-то эти все про всех знают. И таких страстей они мне порассказали! Матери у девчонки давно нет, куда делась, никто не знает. То ли уехала куда, сбежала из дома, то ли сама умерла, то ли ее муж убил. Отец девчонки форменный бандит! Гости у них часто бывают, а вид у них у всех такой — тюрьма по ним горючими слезами обливается. Я, как все это узнала, так сразу к Павлику. Брось, говорю ее, брось. Затянут они тебя, и не выкрутишься. А он мне в ответ — нет, я ее очень люблю, а она будет меня слушаться, а не отца. Уперся на своем и ни в какую, как уж я его ни уговаривала. А потом смотрю как-то, а он не в себе, я к нему с расспросами. Павлик сначала ничего не хотел мне говорить, а потом признался, что испытание какое-то она для него придумала. Мол, если любишь меня, то сделаешь. А вот какое испытание, он мне так и не сказал, вроде как знать мне этого не надо, чтобы я не нервничала. Что, Пашенька, спрашиваю, такое страшное испытание? Тяжелое, говорит, рискованное, и не знаю, говорит, решусь на него или нет. Я уж тут и спать перестала, ночами ворочаюсь, не могу уснуть, представляю себе всякие ужасы. Да и Павлик мается, я же вижу, с лица спал, ничего не ест. Наконец, в воскресенье решился он, нервничать перестал, в лице вроде жесткость какая-то появилась. Сказал, что ближе к вечеру пойдет к ней, а там будь что будет. А как сели с ним обедать, у него вдруг живот сильно заболел, рвота началась, температура подскочила. Я неотложку вызвала, его сразу же увезли в больницу, оказалось, аппендицит. В другое время я бы переживала, а тут обрадовалась даже. Может, думаю, пока он в больнице, все и переиначится, все их отношения. Выписали его на восьмой или на девятый день, так он в тот же день к ней и пошел, я вздумала было не пускать, да куда там! Взрослый ведь, за ногу не привяжешь. Обратно пришел быстро, меньше чем через час, прошел на кухню, сел на табуретку и смотрит в одну точку. Что, спрашиваю, не видел ее, не получилось, что ль, встретиться? Отчего же, видел, говорит, а сам усмехается как-то нехорошо, криво. И что теперь? — спрашиваю. А ничего, говорит, все, конец. Очень мне хотелось тогда узнать, что да как, но вижу, переживает уж очень, прямо белый весь, и не стала к нему лезть. А он к ней больше и не пошел ни разу. Ходить к ней не ходит, но и на человека не похож, молчит все, думает о чем-то. Месяца через три она вдруг сама звонит ему по телефону. А я голос-то ее помню и говорю Павлику: эта, кукла твоя звонит. В первое-то мгновение он было дернулся, подойти хотел, но потом передумал: нет меня, говорит. Больше она ему не звонила. Долго он потом еще переживал, но время все лечит, забыл все-таки. А я потом стороной узнавала о ней. Отца ее опять посадили, она выскочила замуж за кого-то из своих воздыхателей. То ли муж ей неудачный попался, то ли в голове у нее ветер, но только стала она погуливать. А он, не будь дураком, выследил ее, застукал прямо в постели со своим дружком. Дружок-то успел убежать, а ее муж так избил, что едва до больницы довезли, она и умерла. А ведь совсем молодая, еще девятнадцати не было. Вот тебе и судьба, даром что красавицей слыла. А Павлика Бог тогда спас, беду от него отвел. Я ведь тайком ходила тогда в церковь, молилась да свечки ставила. Вот и вступились за него светлые силы, не дали пропасть честному человеку.

Лида замолкла. Я тут же стала выбираться из-за стола, ведь если Лида опять примется вспоминать, будет труднее уехать. За мной и ребята стали подниматься, но все наши планы нарушила Лилька. Все это время она внимательно слушала Лиду, пристально глядя ей в лицо. И как только та замолчала, неожиданно для всех разразилась гневной речью:

— Честный человек, говоришь? Ха-ха! Нет слов, какой честный! Мало того что бандит, так своих же подельников обмануть хотел, вот и пристрелили его, чтоб другим неповадно было. Что головой трясешь? Ведь убили же его, не сам умер. Не надо так смотреть на меня и овцой прикидываться. Со мной следователь не очень-то разговаривал, а уж тебя, Лид, он раз десять вызывал, не меньше.

— Не твое дело! Это недоразумение, поняла? А тебе тут вовсе делать нечего, чего ты примазалась? Я тебя не приглашала, мне посторонние тут не нужны.

Я привстала опять, чтобы попытаться погасить набирающий силу скандал, который мало того что был безобразным сам по себе, но и мог иметь бог знает какие последствия для его участников. Здоровье Лиды в данный момент было очень хрупкое, а Лиля беременна, и чувствовалось, что нервы у нее на пределе. Но мое вполне невинное движение только ухудшило дело, скандал разгорелся еще пуще и обратился против меня. Когда я привстала, Лида повела в мою сторону рукой:

— Ты, Женечка, сиди. Ты-то здесь своя, родная, а эта шалава пусть уходит!

— Ага! Значит, эта пролаза Женька своя, а я с пузом, в котором ребенок Павла уже вовсю ножками сучит, чужая! И я, стало быть, шалава, а твоя драгоценная Женечка вся из себя порядочная и хорошая. А чего ж тогда твой Пашка от нее, порядочной, ко мне, непорядочной, в постель бегал, а? Не знаешь? А я тебе скажу. Женька и не любила его никогда, только корчила из себя добродетельную жену и мать. А сама все в облаках витала да книжки дурацкие читала. А я баба простая, нормальная, дают — беру. А чего не взять-то? Мужик красавец, и в постели будь здоров, и на деньги не жмотничал, как раз по мне. А Женька дурында, со своими книжками да всякими принципами и не разглядела, что мы у нее под носом любовь давно крутим!

Лида ошеломленно молчала и слабо поводила головой, словно воротничок черной блузки натирал шею. Я попробовала утихомирить Лильку: